Вэнс не двигается, и тогда папа ковыляет в ванную, вытряхивает прямо на пол содержимое стоящего там мусорного ведерка, наполняет его холодной водой, хромает обратно, смешно припадая на больную ногу, срывает с Вэнсовой головы подушку и выливает на него воду.

– Что за херня, мужик? – говорит Вэнс, перекатывается на другой бок и наконец садится на постели. – Какие у тебя проблемы, а? Я же сказал, мать твою, оставь меня в покое.

– Не могу. А теперь поехали. Ты поведешь.

– В жопу иди.

– Сам иди.

Вэнс неуклюже бросается на папу; я сразу понимаю, что он до полусмерти обдолбан, а драться вообще не умеет. Папа в молодости боксировал и даже со сломанной ногой способен дать Вэнсу достойный отпор. Вэнс врезается прямо в выставленный ему навстречу костыль и валится на пол, судорожно хватая воздух ртом.

– Слушай, мужик, отвали от меня.

– Ты должен поговорить с Хлоей.

Что? Я в ужасе – в неменьшем, чем Вэнс, у которого буквально глаза вылезают из орбит.

– Я не могу, – бормочет он.

Вся его напускная крутость вмиг улетучивается, и Вэнс разом превращается в перепуганного маленького мальчика. У него дрожит подбородок. Он утирает нос изуродованной рукой.

– Придется, – говорит папа, делая вид, что эта картина его совершенно не трогает. – Так что поехали.

– Она не хочет меня видеть, – ноет Вэнс. – А я не могу видеть ее. Не могу.

Папина ярость возвращается, снова переполняет его до краев, и он со всей силы бьет Вэнса костылем по плечу.

– Не смей говорить, что ты чего-то там не можешь! Хлое нужно тебя увидеть. Давай вставай, сейчас же! – На этот раз он протягивает Вэнса костылем по ногам.

Вэнс, поскуливая, перекатывается подальше от папы и с трудом встает. Теперь он кажется еще более жалким, чем когда лежал на своей кровати. Он весь покрыт рубцами, синяками и царапинами, обдолбан, искалечен. Одежда на нем грязная, насквозь пропитанная потом.

– Да ты воняешь, – говорит папа. – Иди в душ. Не хочу, чтобы Хлоя грохнулась в обморок от этого смрада.

Шаркая к двери, Вэнс косится на свою деревянную коробочку с наркотиками. Папа это замечает и делает шаг вперед, отрезая Вэнсу путь к тайнику. Вэнс покорно проходит мимо папы и заворачивает в ванную. Может, он надеется как-нибудь отвертеться? Когда дверь в ванную захлопывается, папа, морщась от боли, опускается на кровать Вэнса, приподнимает больную ногу. Ему нужно сделать перерыв, перевести дух.

Я смотрю на него, все еще не веря в происходящее. Он что, сбрендил? Хлое нельзя показывать Вэнса в таком виде. Она не станет ждать среды, когда Лиза принесет ей смертельную дозу. Встреча с Вэнсом ее убьет. Хлоя не доживет и до утра. Единственное, что способно удержать ее от самоубийства, – это призрачная надежда на примирение с Вэнсом, которую она все еще лелеет. Наивная мечта о том, что они могут начать все сначала. Но если она сейчас увидит Вэнса, ее надеждам придет конец. «Папа, это плохая идея. Просто ужасная».

Я возвращаюсь к Хлое, чтобы быть рядом с ней, когда явятся папа с Вэнсом. Я надеюсь, что она решит поспать и тогда я уговорю ее прогуляться или хотя бы попытаюсь как-то подготовить к тому, что вот-вот произойдет. Она в ванной. Я с изумлением обнаруживаю, что она приняла душ и состригла машинкой черные кончики волос: теперь ее голову окружает мягкий медный пушок. Она бреет ноги, по очереди ставя их на крышку унитаза. На раковине лежит айпод, играет The Cure, песня «Lovesong». Хлоя подпевает.

Я не верю своим глазам. Хлоя как будто выпила какую-то веселящую микстуру и опять превратилась в мою слегка самовлюбленную, беззаботную сестру.

Покончив с бритьем, она открывает шкафчик над раковиной и оглядывает нашу выдающуюся коллекцию лаков для ногтей. Она вытаскивает лак с названием «Рубиновый мятеж», и у меня внутри все холодеет: картинка наконец складывается. Она выбрала этот лак, когда мы вместе с мамой покупали нам одежду к новому учебному году.

Мама тогда взяла в руки пузырек с лаком и заявила: «Прекрасный цвет для работы в цирке или на панели».

Поэтому Хлоя его и купила. И поэтому же взяла его сейчас. Я смотрю, как она аккуратно красит ногти на своих обезображенных ногах: семь оставшихся пальцев до сих пор кажутся сильно распухшими, кожа шелушится, ногти пожелтели и потрескались. Красный лак смотрится отвратительно – как капли крови на рваных ранах.

Я больше не боюсь, что встреча с Вэнсом станет для Хлои последней каплей. Хлоя уже перешла черту. Она перешла ее в ту ночь, которую я провела вместе с ней на морозе, в лесу, и так и не вернулась обратно. В ней произошла какая-то непоправимая перемена, ее решимость вызвана не отчаянием, а чем-то куда менее очевидным; это реакция неадекватной адаптации на отсутствие контроля над собственным существом. В ту ночь в лесу она хотела умереть, молила о смерти, но ее сердце продолжало биться. Теперь она сама вольна решать свою судьбу и именно это намеревается сделать.

Она сама не своя, но никто об этом не знает. Все думают, что дело в потерянных пальцах. Я думала, дело в Вэнсе. На самом деле ни в том ни в другом. Я оглядываю ее комнату, пытаясь понять, почему именно сейчас. Не нахожу никакого ответа, кроме: «А почему, собственно, не сейчас?» Вероятнее всего, дело попросту в том, что дома нет ни мамы, ни папы. Хлоя одна. Наверное, она только этого и ждала.

Она наносит последний слой лака, любуется своим жутковатым творением, включает на айподе «Металлику» – «Fade to Black» – и, пританцовывая, наносит макияж. Она не торопится, а я никак не могу понять, куда подевались папа с Вэнсом: теперь я уже хочу, чтобы они приехали как можно скорее.

Покончив с макияжем – угольно-черная подводка, дымчато-серые тени, толстый слой слишком светлого, почти белого тонального крема, – Хлоя вальсирует к шкафу и достает белое атласное платье до колена, раньше принадлежавшее Обри. Его купили на первый бал Обри, когда ей было шестнадцать. Через месяц она из него выросла, и платье досталось Хлое.

Хлое оно слегка великовато, но так даже лучше: она кажется совсем хрупкой, изжелта-белый атлас словно стекает у нее по рукам, струится по узким бедрам. Она застегивает молнию, и в этот миг раздается звонок в дверь. Сначала она не обращает на него внимания, но звонок слышится снова, и тогда Хлоя выпархивает из шкафа и сбегает вниз по лестнице – на удивление легко и быстро, словно ей никак не мешает отсутствие трех пальцев на ногах.

– Мо, – говорит она, распахнув входную дверь.

Мо быстро смаргивает, оценив вычурный наряд моей сестры: белое платье, темно-красные губы, грим в духе похоронного бюро, рубиновый лак на ногах.

– Привет, Лоло, – говорит Мо без тени изумления на лице.

– В чем дело? – спрашивает Хлоя.

– Мне нужна твоя помощь.

Хлоя кривится.

– Я тут немного занята, – говорит она с совершенно серьезным видом.