– Совершенно верно. Что касается вашего неуловимого друга Лэндона, то в шахматном клубе он сегодня утром не появился – я проверил по пути сюда. До конца недели мы в суде. На следующей неделе кто-то из нас – я или Арчер – проводит вас в павильон, и тогда, надеюсь, мы сможем поговорить с ним или даже проследить за ним до дома.

– Я не видела его с тех пор, как здесь был Эддисон. То есть… полторы недели, да?

– Совсем не видели?

– Совсем.

– А другие? Ваши ветераны его видели?

– Не спрашивала. – Агент снова хмурится, задумчиво трет пальцем о палец. – Вы обеспокоены.

Финнеган тянется к волосам, но вовремя останавливается. Родословная смешалась в нем необычным образом: тонкое лицо и дородное, плотное тело, бледная, густо усыпанная светло-коричневыми веснушками ирландская кожа и темные, шелковистые волосы.

– Моим наставником был Виктор Хановериан. Мы работали вместе, пока я не получил свою команду, а ему достались Эддисон и Рамирес. Я собственными глазами видел его в ситуации с заложниками и под перекрестным огнем – и у него ни один мускул на лице не дрогнул. Сейчас же он каждый день шлет мне имейлы, спрашивает, есть ли новая информация. Да, я обеспокоен. Потому что вижу, как дергается он, и у меня от страха полные штаны.

Я не жду откровенности от человека, которого вижу впервые в жизни, но благодарна ему за нее.

– Он ведь боится того, что случится, когда цветы совпадут с теми, которые были у последней прошлогодней жертвы, так?

– Или того, что случится, если вы уедете прежде, чем они завершат цикл, – говорит Финнеган. – Вы уезжаете, а что, если он уезжает тоже? Дело уходит из рук ФБР.

– Но вы ведь можете передать все материалы Интерполу?

– Можем и, если до этого дойдет, передадим. Но отнесутся ли к нему со всем вниманием?

– Спасибо.

– За что?

– За то, что не стали преуменьшать опасность. – Я пожимаю плечами. – Если б я после смерти Чави не спрятала голову в песок, то, может быть, рассказала бы о цветах в Сан-Диего. И тогда все было бы по-другому, и у вас не было бы проблем с боссом. И Эми, возможно, была бы жива, и та, другая девушка после нее.

– Вот уж нет. – Финнеган выпрямляется. Одно его колено болезненно хрустит, но агент только едва заметно морщится. Он чуточку ниже меня, но держится так, будто выше, причем не прилагает к этому никаких усилий. – Не думайте так.

– Но ведь правда же?

– Этого мы знать не можем. Посмотрите на меня, Прия. – Глаза у него темные, радужка почти неотличима от зрачка, но ресницы такие длинные, что у мужчины смотрятся почти нелепыми. – Нельзя так думать, – твердо повторяет он. – Вашей вины нет ни в чем. И мы не можем знать, что случилось бы, если б в Сан-Диего сложилось иначе. Вы делаете все, что можете.

– Хорошо.

Вид у него расстроенный, и я уже думаю, не ждать ли в ближайшее время звонка от Эддисона или Вика. Агент Финнеган, человек очень добрый, не знает меня настолько хорошо, чтобы успешно отстаивать свою позицию.

– Давайте посмотрим, что там поймала камера.

На этот раз перед нами женщина в толстом, плотном свитере, надетом поверх красно-желто-черной рубашки поло, какие носят служащие автозаправки, что в нескольких кварталах от нас. Саму женщину я не знаю, но удивляться тут нечему: в магазин я захожу, только если из-за холода нужно срочно попасть в туалет, чтобы отправиться потом домой. Когда такое случается, я всегда покупаю что-нибудь, кофе или шоколадный батончик, показывая, что я не только пользователь туалета, но и покупатель. Вот только бывает такое не настолько часто, чтобы знать тех, кто там работает.

– Я схожу туда и посмотрю, смогут ли опознать ее, – говорит, уходя, Финни. – И вот что, Прия… максимум того, что вы можете сделать, это то, что вы уже делаете. Не переживайте из-за бремени, нести которое должны не вы.

Колумбины являются в многообразии красок и выглядят словно два разных, сложенных вместе цветка: белый, с пятью лепестками, на фиолетовом, с лепестками более длинными и тонкими. В пятницу цветы – синие и пурпурные – приносит смущенный до крайности почтовый служащий, который обнаружил их на пассажирском сиденье своей машины.

О синих колумбинах пела за несколько дней до смерти Эмили Адамс. Возможно, именно поэтому ленточка на букете не пластиковая, а белая атласная, с черными музыкальными нотами. Не просто цветы ее смерти, но и что-то из ее жизни.

Рамирес в Делавэре проводит контрольную консультацию по закрытому в феврале делу. Вот только своей типа подруге она об этом не сказала, потому что на ее рабочем столе лежит огромный букет подсолнечников.

Парню из службы доставки пришлось ждать, пока Эддисон сдвинет бумаги и освободит для цветов место. Рамирес нравятся подсолнечники, и он это знает. Но сейчас у него на уме совсем другие цветы, а потому доставка не вызывает никаких чувств, кроме раздражения.

Тем не менее, как и подобает напарнику, Эддисон фотографирует букет и посылает файл по назначению, чтобы Рамирес смогла должным образом поблагодарить ту самую подругу из контртеррористического отдела.

В загон, как они называют свое рабочее место, входит Вик. В руке у него половинка сэндвича с салатом из курицы, на лице – страдальческое выражение.

– Одевайся, – бросает он. – Едем в Шарпсберг.

– Шарпс… Кейли?

– На нее напали. Инара с Кейли и ее родителями в больнице.

– Инара в Мэриленде? – Брэндон уже берет пальто, свое и Вика, оружие и жетоны, чтобы разобраться со всем этим потом, когда Хановериан окончательно разделается с ланчем. Прихватывает на всякий случай и стоящие под столом сумки. До Шарпсберга недалеко, так что вероятность остаться там на ночь невелика, но зато, потратив секунду, можно застраховаться от непредвиденной ситуации.

– Кейли там на весенних каникулах, вот и попросила Инару приехать на пару деньков.

Наверное, оно и к лучшему, что Инара работает в таком классном ресторане, учитывая, сколько отгулов ей приходится брать.

Вик доедает сэндвич уже в кабине лифта и, забрав жетон и оружие, вешает их на ремень.

– Последнюю информацию получим по пути.

Не считая этой самой последней информации – им сообщают, в какой больнице находится Кейли и что нападавший арестован, – дорога в Шарпсберг занимает два часа, которые проходят в гнетущем молчании. Отвлечься не получается, и воображение снова и снова рисует самое худшее.

Реабилитация Кейли проходила… наверное, так, как и можно было ожидать. Девочку похитили в ее двенадцатый день рождения, жестоко изнасиловали и избили. Очнулась она уже в Саду, но провела там лишь несколько дней, причем под защитой и опекой Инары и других девушек. Впрочем, по словам самой Инары и даже Блисс, именно те дни оказались едва ли не самыми страшными на их памяти. Потом был взрыв, спасение, огласка… В общем, на долю Кейли выпало столько испытаний, сколько не должно достаться никому из детей ее возраста.