— Ты влюблен в Салли?

— Да. — Он поразился. Не ожидал, что скажет вот так, прямо.

Джои начала колотить дрожь.

— Норман. О Норман.

Он привлек ее — ее знобило, трясло — к себе, гладил по голове. Рыдание ножом раздирало ей грудь.

— О Норман.

Он повел ее к кровати — она поникла, обмякла, — откинул одеяло, укрыл. Под ее надрывный плач налил, не разбавляя, им виски и только тут вспомнил, что надо задернуть шторы. Джои скулила. Он целовал ее щеки. Снял с нее туфли, растирал ее ледяные ноги.

— Норман, что со мною станется, если он меня бросит?

— Чарли тебя никогда не бросит. — Он протянул ей стакан.

— Ты так говоришь, потому что не слишком высокого о нем мнения. Ты же никогда не принимал Чарли всерьез, разве не так?

— Нет, не так.

— Если бы ты похвалил его — хоть за что-то, — это было бы так важно для него, но ты никогда даже не упоминаешь о его работе… Эрнст значит для тебя куда больше, чем Чарли.

Норман промолчал.

— А он из кожи вон лезет — так старается, — сказала Джои. — Не боится нарваться на отказ, стать мишенью для насмешек. Он не трус, не то что ты. Ты уже бог знает сколько кропаешь ученую биографию вполне мизерного масштаба. Все оттачиваешь и оттачиваешь. А предъявить миру боишься — кишка у тебя тонка.

— Мне, между прочим, нравится над ней работать.

— Ты не замарался, как Чарли. Руки у тебя чистые. — Ее все еще колотила дрожь.

— Тебе надо выпить чего-нибудь горячего, дать тебе чаю?

Она замотала головой.

— Накрыть потеплее?

— Чарли всю жизнь должен был довольствоваться вторым сортом. Вроде меня.

— Будет тебе, Джои. — Он накрыл ее еще одним одеялом.

— Я тебе не рассказывала, как мы познакомились?

— Нет.

— Я работала в… — она назвала влиятельный в тридцатых годах журнал левого толка, — когда Джонни Рубик вернулся из Мадрида.

Рубик — он уже развязал язык в Комиссии — был один из самых талантливых голливудских режиссеров.

— Рубик в то время писал роман — ты тогда еще не был с ним знаком, — и все девчонки в журнале помирали по нему. Море обаяния, а Чарли, Чарли тоже писал для нас, и вечно приглашал меня туда-сюда, но мне все было недосуг, не до него. Тогда — не до него. Я… Видишь ли, я стала любовницей Джонни. Вернее, одной из многих его любовниц.

И она рассказала, как Джонни, когда она забеременела, уверил ее, что беспокоиться нечего: у него есть один приятель, который берется ей помочь, и они с Джонни отправилась в дешевую гостиницу вместе с этим его приятелем, врачом, лишенным врачебной лицензии, и там он все и проделал. А на следующий день Джои вышла на работу, чего делать не следовало.

— У меня началось кровотечение, очень сильное… — Джонни, как ей доложили, укатил в Мексику с одной актриской. Смылся. — Когда Чарли поднял глаза от машинки, он увидел, что я упала в обморок…

Джои на всю жизнь запомнила молодого врача со скверными зубами — посасывая роговую оправу очков, он сказал, что она никогда не сможет родить.

— А когда я очнулась, у моей кровати сидел Чарли, вот так-то, Норман. Чарли просидел около меня два дня… Когда я очнулась, Чарли был тут, рядом, держал мою руку, улыбался. Пришел с цветами, с гранками своего последнего рассказа. Пришел, когда я была никому не нужна.

— Убедила, — сказал Норман. — Он — замечательный.

— Когда началась война, Чарли не устроился, как прочие, в отдел информации. А ведь тоже мог бы заполучить непыльную работенку в армейской эстрадной бригаде, как Боб, или пристроиться в киногруппу, как многие другие. Но нет, это не для Чарли. Хоть у него и плоскостопие, и годы его вышли, он попросился в пехоту. И четыре года кряду, Норман, он провоевал в пехоте, а ведь какие только непыльные работы ему не предлагали.

Норман наклонился к Джои, поцеловал ее в лоб.

— Помоги ему, — попросила она. — Скажи, что он талант. Я ему это твержу, но мои слова мало что для него значат. А вот если ты…

— Попытаюсь. — Он пригладил ей волосы. — Попытаюсь помочь.

Зазвонил телефон.

— Не отвечай, — попросила Джои.

— Джои, ну, пожалуйста. — И, улыбнувшись ей, снял трубку.

— Я знаю, она у тебя, — сказал Чарли. — Не финти.

Норман не нашелся что ответить — до того оторопел.

— Скажи ей: если она через пятнадцать минут не будет дома, может вообще не возвращаться.

Норман повесил трубку.

— Это Чарли, — сказал он. — По-видимому, он все-таки следил за тобой.

Джои спрыгнула с кровати, сунула ноги в туфли, накинула пальто и, не говоря ни слова, кинулась вон.

XX

Немного погодя Норман поднялся к Карпу — ужинать. Карпа он не застал. Из мусорного ведра выглядывал огромный непочатый окорок. В кухне пахло горелой картошкой. В гостиной стояла пустая бутылка. Дверь в спальню наверху была заперта. Норман приложил ухо к двери и, хоть дверь приглушала звуки, расслышал душераздирающие мужские рыдания. Такое случалось и раньше. В последний раз Карп не выходил из спальни три дня.

По дороге к себе Норман постучался в дверь Эрнста и Салли.

— Эрнст?

В комнате, как ему показалось, кто-то быстро ходит.

— Салли?

Никакого ответа.

Он вышел на улицу, остановил такси. Интересно, вяло гадал он, устроили Винкельманы сегодня вечеринку или нет? Подумал — не заглянуть ли к Джереми, но заробел. Сегодня ему было необходимо, чтобы его — куда бы он ни пошел — приняли радушно. К Ландису? Белла как пить дать уже позвонила Зельде, и там ему рады не будут. К Грейвсу? Ну уж нет.

И тут до Нормана дошло — и как только он не заметил этого раньше, — дошло, что все его лондонские друзья, как и он, эмигранты.

Гордыбаки. Приехали покорять Лондон. А вместо этого гибли один за другим от холода, пьянства и безразличия. Местной жизни они чурались. Над местными порядками от школьных галстуков до очередей насмехались, да и от соблюдения этих порядков их практически освобождал топорный, не выдававший классовой принадлежности акцент. В отличие от своих предков, они держались новоиспеченными империалистами. С туземцами не селились, на туземках не женились. И женщин, и электробритвы привозили с собой. За эти годы из коммунистов они перешли в попутчики, из попутчиков в туристы. Туристы. Потому что даже те, кто жил в Лондоне не один год, о подлинной жизни города знали лишь по рассказам. Вокруг них — куда ни глянь — были туземцы, и их, похоже, волновали Диана Дорс[102], повышение платы за проезд в автобусе, международные матчи по крикету, автоматизация и принцесса Маргарет[103]. Эмигранты ни с кем, кроме эмигрантов, не знались. Иногда до их сведения доводили, что у этих типов в котелках есть и дети, и взгляды, и что есть — ну прямо, как в кино, — и жители Суррея, и шахтеры Йоркшира, и рабочие, которые — помимо того, что за них должно ратовать наряду с центральным отоплением и понижением цены на джин, — тяготятся женами, не доверяют рекламе и — ну прямо, как ты, — не прочь в половине четвертого помечтать, до чего было б здорово, если б дома тебя ждала София Лорен.