Глава 17

Первое, что вылетает из его рта после моего приветствия, это резкое и раздраженное: — Какого черта ты делаешь в Париже?

Его голос точно такой же хриплый голос из Новой Англии, каким он всегда был. Такой, что напоминает о пони для поло, частных светских клубах и коттеджах на Мартас-Винъярд. Слегка носатый кеннеди, который кажется богатым и властным, даже когда он ругается.

После шокирующей паузы я отвечаю ровно: — О, привет, Крис. Приятно слышать, что ты не потерял своего шарма и хорошего юмора со времени нашего последнего разговора.

Он обходит мой сарказм и возвращается к лающим вопросам. — Почему ты не сказала мне, что собираешься уехать из страны?

— Ну, давай посмотрим. Может быть, потому что мы больше не женаты. Или потому, что мы не общались после развода. Или потому, что, я не знаю, это не твое дело?

— Ты - моя жена, — приходит жесткий ответ, — Все, что ты делаешь - мое дело.

Я отвожу трубку от уха и растерянно смотрю на нее несколько секунд. Может, это сон? Пила ли я раньше бурбон? Или я сейчас лежу на кровати лицом вниз, сплю и блаженно храплю?

— Не хочу быть слишком точной, — говорю я, повернувшись на линию, — но, насколько я помню, ты подписал те же бумаги, что и я. Я больше не твоя жена.

— Брак - это на всю жизнь, что бы там ни было написано в долбаных бумагах.

Мои глаза вытаращились до такой степени, что я боюсь, что они могут выскочить из глазниц. Я слишком не верю в то, что слышу, чтобы возмущаться. Вместо этого я начинаю смеяться.

— Простите, сэр, но вы, очевидно, ошиблись номером. Человек, с которым вы разговариваете, не женат, и уже длительное время, и считает, что вам следует немедленно обратиться к психиатру по поводу этого бредового эпизода, который вы переживаете. И, кстати, откуда у вас этот номер?

— Когда я не смог дозвониться до тебя домой, я позвонил Эстель. Я знал, что она знает, где ты. — Он добавляет: — Эта старая летучая мышь всегда знает, где ты.

Почему он злой? Почему он ведет себя так странно? Что, черт возьми, происходит?

— Кристофер?

— Что?

— Почему ты мне звонишь?

Его молчание долгое и напряженное. Я точно знаю, что он делает во время него: ходит туда-сюда, опершись одной рукой на бедро, мрачно глядя в пол. Он в своем пентхаусе на Манхэттене или в каком-то шикарном гостиничном номере в Эмиратах на высоком этаже с красивым видом и простынями из египетского хлопка на тысячу нитей.

Его темно-русые волосы идеальны. Его голубая рубашка закатана на предплечьях. Хотя он работал непрерывно более десятка часов и измотан, он выглядит как из рекламы Brooks Brothers. Где-то в комнате стоит полупустая миска с мятными конфетами.

Независимо от того, в каком часовом поясе он находится, день это или ночь, его ноутбук открыт, а по телевизору на заднем плане играет круглосуточный канал новостей.

Он говорит: — Я хотел убедиться, что ты в безопасности.

Его голос низкий и грубый, и он пугает меня до смерти.

Я никогда раньше не слышала в нем таких ноток, обеспокоенности и эмоций, которые он никогда не позволял себе показывать во время нашего брака. Даже в больнице. Даже в морге. Он всегда был абсолютно контролирующим, абсолютно спокойным, абсолютно...

Холодным.

А теперь, вдруг, нет.

Я встаю, потом снова сажусь, потому что мое сердце бьется так быстро, что кружится в голове. — Что случилось?

Он отвечает: — Ничего не случилось. Я просто проверяю, как ты.

— Это гигантская куча страусиного дерьма, мой друг, и мы оба это знаем. Есть ли... есть ли новости о...

Он и без моих вопросов знает, о чем я спрашиваю. — Нет. Дело все еще открыто. Никаких новых зацепок.

Все дыхание покидает мои легкие в огромном порыве. Я закрываю глаза и падаю обратно на матрас, прикрывая рукой колотящееся сердце. — Что же тогда? Я знаю, что ты не позвонишь мне просто так, через год, без всякой причины.

— Я просто... я просто думал.

Мои глаза открываются. — Думал?

— О нас.

Теперь не только мои глаза широко открыты, но и рот. Мне кажется, или в его тоне чувствуется тоска? — Нас нет, Крис. Уже давно. Еще до того, как... — Я сглатываю, потом продолжаю. — Я не знаю, что с тобой происходит, что мотивирует этот телефонный звонок, но...

— Со мной происходит то, — громко вмешивается он, — что я хочу знать, что ты в безопасности. Это все, чего я когда-либо хотел: чтобы ты была в безопасности.

Мы некоторое время дышим друг на друга, пока я не спрашиваю: — И как тебе это помогает?

Он огрызается: — Не будь сукой.

Злость наконец поднимает свою уродливую голову, обжигая меня, как горячий и горький ветер. Я отталкиваюсь, встаю и сопротивляюсь желанию пробить дыру в стене.

Крис, должно быть, чувствует мою ярость, потому что раскаивается. — Мне очень жаль. Пожалуйста, не бросай трубку. Мне жаль, что я так сказал, Ливи, просто... ты не можешь понять, как это было для меня...

Он выдыхает прерывистый вздох. Потом его голос становится жалким шепотом.

— Ты не единственная, кто потерял ее.

Мое лицо морщится.

Я чувствую, как оно морщится, как бывает перед тем, как я вот-вот расплачусь. Это не только упоминание о нашей дочери, но и весь этот причудливый и неожиданный разговор, включая то, как он произнес свое старое прозвище для меня. Как мягко и умоляюще он его произнес, как будто он тонет и ему нужно, чтобы я бросила ему спасательный круг.

Как удобно, что он забыл, что я когда-то тоже тонула, и единственное, что он сделал, это повернулся спиной и ушел прочь, когда я пошла на дно.

— Что бы это ни было, Крис, уже слишком поздно. Не беспокойся об извинениях сейчас. Мне жаль слышать, что у тебя трудные времена, потому что я желаю тебе добра, честно, но единственное, что делает этот телефонный звонок, - это сдирает струпья со старых ран, которые я все еще пытаюсь заживить.

Через мгновение он останавливается и говорит: — Я... если бы я только мог сказать тебе... я знаю, что совершил много ошибок...

— Остановись.

Мой тон, видимо, убедительно суров, потому что он