Паранойя? Да, именно она и зовется «Синдром Шоу Трумана». Ты чувствуешь себя актером на съемочной площадке телешоу. Все ведут себя естественно, точно не было команды «мотор», не было строгих режиссерских выкриков, не было пробегавших мимо гримеров на площадке.

А вот герой Джима Керри взял и решил покинуть благополучный мир, в котором до тошноты удачно все прописано. И, да, его жизнь оказывается на самом деле срежиссированной. И, да, действительно все это время за ним следили при помощи видеокамер.

А потом мы всячески подтруниваем над теоретиками, фанатично разделяющими мнение, что за нами следят инопланетяне. А что, если их подозрения окажутся правдой? Тогда это будет совсем другой разговор.

Но иной раз подозрительность способна сыграть злую шутку. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», – говорят прозорливые в этом деле люди. Но на любую аналогию, как известно, можно найти контраргумент в виде противоположной аналогии: «лучше недосолить, чем пересолить». И вот о том, как слишком недоверчивые люди могут «пересолить» самим себе, отлично продемонстрировано в одном из ранних рассказов известного американского писателя О. Генри. Правда, это сейчас он знаменитый О. Генри, а тогда являлся лишь подающим надежды сатириком Уильямом Портером, но тем не менее произведение достойно того, чтобы его процитировать целиком. Называется «Перемудрил».

«Есть в Хаустоне человек, идущий в ногу с веком. Он читает газеты, много путешествовал и хорошо изучил человеческую натуру. У него естественный дар разоблачать мистификации и подлоги, и нужно быть поистине гениальным актером, чтобы ввести его в какое-либо заблуждение.

Вчера ночью, когда он возвращался домой, темного вида личность с низко надвинутой на глаза шляпой шагнула из-за угла и сказала:

– Слушайте, хозяин, вот шикарное брильянтовое кольцо, которое я нашел в канаве. Не хочу наделать себе хлопот с ним. Дайте мне доллар и держите его.

Человек из Хаустона с улыбкой взглянул на сверкающий камень кольца, которое личность протягивала ему.

– Очень хорошо придумано, паренек, – сказал он. – Но полиция наступает на самые пятки таким, как ты. Лучше выбирай покупателей на свои стекла с большей осторожностью. Спокойной ночи!

Добравшись до дому, человек нашел свою жену в слезах.

– О Джон! – сказала она. – Я отправилась за покупками нынче днем и потеряла свое кольцо с солитером! О, что мне теперь…

Джон повернулся, не сказав ни слова, и помчался по улице, но темной личности уже нигде не было видно.

Его жена часто размышляет на тему, отчего он никогда не бранит ее за потерю кольца».

Да уж, ничего не скажешь, мнительность в вопросе доверия не приводит ни к чему хорошему.

Так, герой повести Оскара Уайльда «Преступление лорда Артура Сэвила» наивно доверился пророчеству и поддался ему. А хиромант по руке нагадал Артуру – ни много ни мало! – убийство другого человека. И в этом случае разумное сомнение было бы весьма уместно. Доверять в таких делах – значит полностью отдаться во власть инстинктов и беспардонно написать прощальную записку своему разуму.

«Чудовищно, невероятно! Неужели на его руке начертано тайное послание, которое расшифровал этот человек, – предвестие злодейского греха, кровавый знак преступления? Неужели нет спасения? Или мы в самом деле всего лишь шахматные фигуры, которые незримая сила передвигает по своей воле, – пустые сосуды, подвластные рукам гончара, готовые для славы и для позора», – вдруг исполнился мыслью Артур, как будто иной причины для высокопарных пассажей просто не нашлось. Что и говорить, исключительная мысль требует исключительных обстоятельств. Этому утверждению можно доверять.

Когда говоришь о подозрительности как пороке, то нельзя не впасть в иезуитский психологизм. Из чего появляется этот страх перед людьми? Почему недоверие заменяет, простите за пафос, базовый демократический принцип уважать другую личность? Считать ее доброй, а не злой по природе. Откуда вдруг берутся люди, живущие по принципу «человек человеку – волк»?

И тут как нельзя кстати следует вспомнить творчество французского писателя Эмиля Золя. Кажется, что придуманное им направление в литературе под названием «натурализм» моментально стало оправдывать любые творческие эксперименты, будь они удачные или нет. Социальный роман «Западня» – это, несомненно, проявление натурализма, поскольку в нем общественные грехи были изображены крайне реалистично.

Роман о куртизанке «Нана» конечно же натуралистичен, иначе какой толк писать о борделях без жизненной убедительности. А роман «Творчество», вероятно, только потому и написан, чтобы продемонстрировать природу жизнетворчества художника. А природа должна быть натуральна.

Можно посмеиваться над литературно-критическими преувеличениями, но куда деваться – они были, есть и будут. Вопрос лишь в том, доверять им или нет. Оставим это на совести читателя.

Интересно другое – раннее творчество Золя, как раз того периода, когда формировалась концепция натурализма. В этом смысле весьма интересен роман «Тереза Ракен», в котором недоверие показано как чувство, рождающееся из животных глубин человеческой природы. Здесь-то и явлен научный принцип Золя по изучению человеческих инстинктов.

В предисловии к роману автор отчитывается перед злоязычными критиками: роман не про плохих людей, не про убийство и даже не про любовь, тут под микроскопом вырастают два человека страстно жаждущих друг друга, готовые переступить человеческую этику ради необузданного инстинкта. Это почти что «Мадам Бовари», только доведенная до крайности, до того самого пресловутого натурализма. Тереза Ракен, разочарованная в своем постылом муже Камилле, влюбляется в Лорана. Но ей мало измены, она хочет быть с возлюбленным, а для этого устраивает заговор: вместе с Лораном они избавляются от Камилла. Избавляются, как можно догадаться, путем убийства.

То, что рисуется на страницах романа, живописно не в плане психологии – психология хотя бы имеет дело с совестью, – а в плане описания темных и мрачных сторон человеческого существа. И если, скажем, Достоевский беспрестанно искал человека в человеке, то Золя ищет в человеке зверя – и, надо сказать, выразительно его находит.

Именно после смерти мужа Терезы животные инстинкты дают о себе знать. Прежде всего любовники начинают подозревать друг друга. А что, если один из них сдаст другого? Ведь это преступление, за которое придется платить – вероятно, и ценой своей свободы, так необходимой дикому распутному существу. Непризнание в другом человеке верности – это апогей подозрительности. Золя словно любуется своими героями, при этом ужасаясь их поступкам. Он любуется тем, как легко раскусить их поведение, как легко понять их помыслы, ведь все они основаны на примитивных инстинктах – куда им до большой мысли с ее узорным видом?!