Турецкий беспомощно посмотрел на друга.

Меркулов молча развел руками.

Солонин. Москва. 2 сентября, 14.55.

В родном управлении все тот же Скобцов доложил:

– Асланов остановился в гостинице «Украина».

– Губа не дура, – присвистнул Солонин. – Хотя почему не в «Рэдиссоне» или не в «Пенте»?

– А вы сами у него спросите, – посоветовал старший лейтенант.

– Думается, Серега, через него и на Кадуева надо выходить.

– Так других вариантов пока нет.

– По коням, – скомандовал Солонин, поднимаясь из-за стола, и, отвечая на немой вопрос младшего коллеги, добавил: – Прокатимся к гостинице, осмотримся.

Осматривались они часа два.

– Виктор Михайлович, – не удержался Скобцов. – Чего зря сидеть? Давайте регулярную наружку поставим. И все дела.

Он сидел за рулем служебной «девятки» и косился на молчаливого Солонина.

– Так и сделаем, – отозвался тот, не отрывая взгляда от парадного входа гостиницы. – Только дружок наш Кадуев не любит откладывать дела в долгий ящик. Завтра может быть поздно.

Турецкий. Москва. 2 сентября, 15.00

Турецкий забрал у Солонина ключи от своей «пятерки» и поехал домой. Он застал жену с дочкой буквально на пороге. Вид у них обеих был парадно-выходной. На его вопросительный взгляд Ирина Генриховна милостливо сообщила:

– У нас культурная программа.

– И куда вы держите путь?

– В Музей частных коллекций, – браво ответствовала Ниночка.

– В Музей личных коллекций, – поправила педантичная мама.

– Я с вами, залезайте в машину, – скомандовал Турецкий. – А то что-то совсем темный стал в последнее время. Того и гляди, Пушкина от Рене Магрита не отличу.

– Ты откуда знаешь про Магрита? – минут через десять подозрительно осведомилась жена. – Что-то не замечала за тобой такой эрудиции.

– Просветили, – скромно ответствовал Турецкий, въезжая на Волхонку.

Прямо перед ним висел большой щит «Рене Магрит. Из собраний США и Европы». Надо же какое совпадение. Привет художнице Тютюкиной. Турецкий не выдал своего удивления ни единым словом, припарковался и вслед за своими дамами вошел вовнутрь.

Ирина и Ниночка быстро прибились к какой-то экскурсии, а Турецкий болтался чуть позади, и до него долетали отдельные слова:

– …приуроченной к столетию бельгийского мастера, одного из самых загадочных художников XX века, представлено 27 наиболее известных полотен и две скульптуры, которые дают возможность получить представление обо всех основных периодах творчества знаменитого сюрреалиста.

Турецкий заметил, как Ирина, что-то увидев, живо развернула Ниночку якобы в сторону более интересного экспоната. Интересно, что же такое жена не дала его дочери увидеть в воспитательных целях? Турецкий продвинулся вперед и оказался перед полотном с кратким и вразумительным названием «Изнасилование». Оно представляло собой женскую голову с пышной прической, на лице которой было помещено женское же тело. Турецкий вспомнил, конечно, он видел репродукцию, она оформляла скандальную книжку Генри Миллера «Тропик Рака». Ну что же, впечатляет, очень впечатляет. Кажется, до него начало что-то доходить, что-то такое, относящееся к сути сюрреализма, к причудливым комбинациям сновидений…

Он перевел взгляд на следующую картину и еле-еле сдержал нервный смех. Винтовка в вертикальном положении стояла в луже крови. Кровь, судя по всему, из нее и вытекла. Внизу была надпись «Вернувшийся с войны». Абсолютная копия картины, висевшей в доме у Богачевой. И якобы принадлежавшей кисти художника-телохранителя Мальцева. Вернее, это его картина была копией. Мальцев был банальным плагиатором. И авантюристом. Надо признать, Богачеву он надул довольно лихо. И нагло. Даже название картины сменить не удосужился. А вообще-то понятен мотив выбора именно этой картины. Ведь Мальцев – экс-афганец.

Нужно было срочно с кем-то поделиться. Турецкий не вытерпел, вышел на улицу, достал сотовый телефон и набрал семь цифр, по которым всегда можно было немедленно связаться с Грязновым.

– М-ммм? – Судя по звукам, Вячеслав Иванович поглощал бутерброд.

– Как жизнь?

– М-ммм…

– Что Софрин делает?

– Следит за Алешиной.

– А кто это?

– Это конфиденциальная информация, – отрезал Грязнов, недовольный тем, что его трапеза была прервана. – И вообще, как вы сказали, ваша фамилия?

– Слава, я провел искусствоведческое расследование! – гордо сообщил Турецкий.

– Ты… что ты сделал?!

Солонин. Москва. 2 сентября, 19.55

В 20.00 Шамиль Асланов вышел из гостиницы с кейсом в руке. Еще один с кейсом, механически подумал Солонин. Асланов прошел к перекрестку Кутузовского проспекта и Украинского бульвара и сел в подкативший белый «опель».

– Давай за ним, только плавно. – Солонин вытянулся, как гончая, почуявшая дичь.

«Девятка» понеслась за «опелем», соблюдая положенную в случае слежки дистанцию (один-два промежуточных автомобиля).

Долго ехать по Кутузовскому не пришлось. «Опель» повернул на улицу Раевского и, проехав не больше тридцати метров, остановился.

– Проезжай, – распорядился Солонин. – А тормознешь у Студенческой.

Они объехали припарковавшийся у обочины автомобиль, прокатили вперед, но останавливаться не пришлось.

– Куда это он? – вырвалось у Скобцова, когда в зеркале заднего вида он заметил выходящего из «опеля» Асланова. Без кейса!

«Опель» рванул с места, бесцеремонно их обогнал и свернул направо, на Студенческую улицу. Асланов двигался в обратном направлении, к Кутузовскому проспекту.

– Ну и что теперь? – спросил Скобцов. – За кем?

– За машиной, – рискнул Солонин таким уверенным голосом, что его более молодой напарник уже не сомневался: Солонин отлично знает, что происходит.

Стараясь не привлекать внимания, они пристроились в хвосте. Не перегруженная автомобилями улица позволяла не отставать и не делать рискованных маневров. «Опель» опять повернул, выскочив на Киевскую улицу.

– Да что они круги наматывают, – заложил руль вправо Скобцов.

– Вот это мы и пытаемся узнать, – заявил Солонин, подозревая, кто сидит в машине. Тонированные стекла не позволяли рассмотреть, а вот интуиция подсказывала.

Они выскочили на Кутузовский и вновь понеслись по широкому проспекту. Тут приходилось мастерски обходить, втираться, подгадывать к зеленому свету светофора. «Девятка» юркой птичкой порхала между автомобилями и не отпускала белый «опель» далеко от себя. Перед пересечением с Минской улицей Солонин скорректировал: