— Все! — выдохнула она тяжко. — Пропала коляска!

— И это мать? — рычал кто-то сзади. — Она, она во всем виновата!

— О Езус-Мария! — пронзительно запричитал кто-то сзади. — Младенчика задавили!

— Где она?!

Вопли становились все яростнее, все истошнее, ясно указывая на возраставшую враждебность толпы. Тереска, не чуявшая за собой никакой вины, не обращала на них внимания. Увидев, что Шпульке плохо, она сразу догадалась, в чем дело.

— Успокойся, глупая! — закричала она, пытаясь оторвать Шпульку от фонарного столба. — Не было там никакого младенца! В коляске был песок!

Шпулька подняла голову и взглянула на Тереску безумным взором.

— Как это?

— Очень просто. Песок и мусорные ведра! Не лить же тебе слезы из-за мусорных вёдер! Опомнись и рассуждай логически.

Собравшаяся же толпа категорически не желала мыслить логически, а возбуждалась все больше. Крики становились все более кровожадными, причём объектом всеобщей ярости оказалась Тереска: все видели, как она с воплями мчалась за коляской, посему за преступную мать приняли её. Юный возраст виновницы трагедии лишь усугублял возмущение.

Снизу к толпе скорым шагом приближался милиционер. Одновременно с ним к месту происшествия прорвалась наконец Бася. Она заметила блюстителя закона и тут же приняла решение. Отдёрнув Тереску и Шпульку от фонаря, она шёпотом приказала:

— Бежим! Милиция тут! А песок краденый!

Тереска перестала растолковывать Шпульке ситуацию, которая и вправду становилась слишком опасной. Она без промедления схватила Шпульку за руку и силой выволокла её из толпы, увлекая за собой.

— Корнишоны! — вырываясь, вопила Шпулька. — Я оставила корнишоны и тыкву!

Проезжая часть улицы напоминала Содом и Гоморру. Толпа кинулась к милиционеру, требуя немедленного ареста преступницы, погубившей собственного ребёнка. Милиционер принялся осторожно осматривать останки коляски. Толпа замерла и, затаив дыхание, следила за его действиями.

Благодаря этому, Шпулька, Тереска и Бася благополучно перебрались на другую сторону улицы, пробежали несколько метров и, подхватив брошенные Шпулькой сумки и треснувшую тыкву, помчались в сторону рынка. И только добравших до ступенек, расположенных за базаром, они почувствовали себя в безопасности.

— Ну, с плеч долой! — злорадно проговорила Бася. — Коляску удар хватил, песок мне возить не в чем, а в руках его носить не стану. Пусть Мачек что хочет, то и делает!

Шпулька, отдышавшись и придя в себя, потребовала объяснений. Выслушав рассказ, она одобрила Ба-ино поведение.

— Разумеется, это был единственный верный подход. Не объяснять же толпе, что в коляске был не младенец, а краденый песок. Они бы потребовали рассказать всю историю с подробностями. А тут милиция!

Тереска кивнула.

— Так что же случилось с Мачеком? — спросила она. — Ты успела сказать, что он свинья, и тут коляска помчалась, а мы следом. Так, значит, все из-за него?

— Конечно, из-за него, — подтвердила Бася. — Но придётся с ним помириться или… Вам в какую сторону? Налево? Мне тоже, пора за Юречком идти. Так вот, дорогая, опасно ударяться в амбицию, гордость до добра не доводит, от неё одни неприятности. Мы с ним поругались, он на меня обижен, я на него, кто прав, кто виноват, не разберёшь… Допустим, зря я отвернула кран в подвале, когда чинили раковину, я не спорю, арматуру из стен повырывало и штукатурка осыпалась, но ведь это ещё не повод устраивать мне скандалы! Да ещё при людях!

— Так в конце концов кто на кого обижен — ты на него или он на тебя?

— Конечно, он на меня. Я швырнула в него куском крана и сказала, что сам он лентяй и неумёха. Так он на меня так взъелся, всю работу на меня взвалил! Может, я тогда ему и ещё пару слов сказала, а он мне: раз ты все умеешь, то и крутись сама… Ладно, помирюсь с ним, пускай теперь он за песком побегает. Надрывалась целых два дня и все насмарку!

— Зачем же ты надрывалась? Ты бы перед ним извинилась…

— Вот ещё! Извиняться! Я вообще с ним не разговаривала! Таскала на себе песок… пусть видит! Он даже перепугался и все ждал, чтобы я первая заговорила… Теперь я сама на себя дивлюсь, зачем мне было маяться с этим песком? Эти самые амбиции потом выходят боком, так и знайте!

На Дольную въезжали машины, выбравшиеся наконец из пробки, образовавшейся на месте катастрофы.

— Ни за какие блага больше я в этих местах не покажусь! — твёрдо объявила Шпулька. — Как бы не опознали во мне подругу преступной матери!

— До чего же глупы люди! — недовольно отозвалась Тереска. — Чуть меня в куски не разорвали! И никто даже не удосужился посмотреть, что лежит в коляске.

— Все были уверены, что там ребёнок. Кто ж с таким рёвом гонится за помойными вёдрами?

— И ведра мои пропали, — посетовала Бася. — Нет ничего страшнее разъярённой толпы. Стихия! Ну пока, я пошла за ребёнком. Передай от меня привет родителям. И бабуле. И всем, всем…

— Иногда она бывает очень рассудительной, — задумчиво проговорила Шпулька, глядя вслед удаляющейся Басе. — Она мне нравится. Ну что, поможешь мне дотащить груз до дома?

— В последнее время меня только на это и употребляют, — проворчала Тереска, — все время помогаю кому-нибудь таскать тяжести. Басина коляска оказалась слишком резвой, интересно, что выкинет твоя тыква.

— Моя тыква поведёт себя спокойно… Ах, как я мечтаю хоть недельку пожить спокойно, мне так хочется поскучать…

— А почему тебе не удалось поскучать на прошлой неделе?

— Из Гданьска приехал Зигмунт и объявил, что собирается жениться. Такой поднялся скандал…

— Ещё бы! Ведь Зигмунту только девятнадцать…

— В этом и загвоздка. Если бы ему было двадцать девять, никто бы и слова против не сказал. Он надеялся родителей уговорить, но они все-таки его переубедили. Только этот скандал прекратился, начался другой… Из-за шпагата…

Тереска оживилась.

— Из-за какого шпагата? Ты мне ничего не говорила.

— Да я не успела, эта проклятая контрольная по физике все у меня вышибла из головы. Так вот. Вернулся мой отец с работы весь промокший, тогда дождь лил, и куртка со спины была хоть выжимай. Он взял и повесил куртку к печке, чтобы она подсохла. А потом вернулся Зигмунт, жениться он уже раздумал и весь промок. Все спали, и он тихонько повесил к печке свои носки, потому что на смену лишней пары не прихватил. Стирать не стал, чтобы не шуметь, так и повесил — мокрые, грязные и в дырках. Чтоб не упали, он привязал их шпагатиком к куртке отца, к хлястику, а отец с утра пораньше уехал на работу в этой куртке. Весь маршрут проехал девятнадцатым трамваем и только на конечной остановке кто-то ему сказал: проше пана, у вас сзади хвост, то есть те самые носки, привязанные шпагатом. Отца чуть удар не хватил. Он хотел Зигмунта придушить, когда вернулся, но тот уже успел смыться в Гданьск.