Перспектива блестящая, но я ничуть не испугалась, потому что бояться уже устала, и еще потому, что была уверена — Зотов не дремлет, и совсем скоро эти два придурка будут приносить мне свои искренние извинения. А уж я-то заставлю их извиняться, или я не Василий Иваныч!

Вскоре мы прибыли в отделение милиции какого-то местечка поселкового типа. Располагалось оно в нескольких метрах от железной дороги. На синей табличке над входом я успела прочитать: «Линейное отделение внутренних дел пос. Родники».

«Эк, куда меня занесло! — подумала я. — Это где ж такое? Надеюсь, цивилизация сюда докатилась, и информация, касающаяся меня, уже получена. Иначе несладко мне придется».

Дежурный, пожилой майор с жиденькими рыжими волосами, даже привстал за стеклянной перегородкой, когда наша живописная группа нарисовалась в дверях. Какой-нибудь художник-футурист непременно впечатлился бы: хрупкая девушка в легкой шелковой пижаме и босиком, с кровоточащей раной на боку, бледная, но с наглой ухмыляющейся физиономией, в сопровождении группы товарищей в форме с автоматами наперевес и с хмурыми лицами. Картина называлась бы: «Правосудие всех достанет».

— Это что, мужики? — присвистнул майор.

— Принимай клиента, Кузьмич, — молвил Злобный. — Оформляй протокол задержания, и к следователю…

— За что задержали-то? — проявил понятное любопытство Кузьмич.

— У-у-у, тут букет приличный! Да она сама тебе расскажет. На вот, — Злобный протянул в окошко ключи от «Лексуса» и пистолет, — вещественные доказательства.

Кузьмич присвистнул и приступил к исполнению служебных обязанностей. Меня сопроводили в крохотную каморку. Главным украшением в ней был стол, похожий на школьную парту времен Никиты Сергеевича, то есть деревянный, и такие же скамейки, прикрученные к полу по обеим сторонам стола. Выкрашенные в веселенький синий цвет стены даже самого Кузьмича заставили зябко поежиться, а я вдруг впервые в жизни испытала приступ клаустрофобии.

— Замерзла, дочка? — неожиданно спросил Кузьмич, при этом в его тоне совсем не было слышно официальных ноток. Наоборот, сквозило в нем что-то нормальное, почти отцовское. Я ощутила тепло человеческого участия, неожиданно для самой себя громко всхлипнула, а потом начала сбивчивое повествование о событиях последних нескольких дней. Тут было все: и труп, облитый кислотой в туалете ночного клуба, и чужой телефон, и падение из автобуса, и кадаверин в капельнице… А главное — предательство человека, которого я приняла за рыцаря и Мужчину Моей Мечты, а он оказался сволочью обыкновенной. Есть такой тип людей: класс «гады», отряд «сволочи».

Когда слезы и слова иссякли, я испустила тяжкий вздох и заткнулась.

— Посиди здесь, я скоро вернусь, — неожиданно пообещал Кузьмич, срываясь с места.

Можно подумать, у меня есть выбор — пойти прогуляться или остаться здесь! На деревянном столе я заметила пачку «Беломора» и коробок спичек.

Мой папка, сколько себя помню, предпочитает именно эту марку папирос. Его усы насквозь пропитались терпким «беломорским» дымом. Я ловко сложила бумажный мундштук гармошкой и глубоко затянулась, стараясь успокоить разгулявшиеся нервишки. Папиросный дым оказался на редкость противным и крепким. Я мучительно закашлялась, отчего бок разболелся еще больше.

В камеру вернулся Кузьмич в сопровождении милиционеров, которые так нелюбезно обошлись со мной. Только теперь они выглядели растерянными, прятали глаза и в мою сторону старались не смотреть. Вместо автоматов в руках у них была милицейская форма и кирзовые сапоги. Сам Кузьмич торжественно нес огромный термос.

Судя по всему, информация обо мне получена, злоключениям пришел конец, очень на это надеюсь!

— Что ж ты, дочка, сразу-то все не рассказала? — сочувственно вопрошал пожилой майор Кузьмич, сноровисто наливая крепкий чай в крышку от термоса.

— Я пыталась, — шмыгнула я носом. Вышло по-детски и очень жалобно. Милиционеры совсем смутились и принялись с преувеличенным вниманием изучать бетонный пол под ногами. Видя такое дело, я добавила: — Только меня не слушали, Воркутой грозили и в бок автоматами тыкали. А он у меня, между прочим, только после ножевого ранения, а голова — после сотрясения. И даже не извинились…

— Они извинятся, — заверил меня Кузьмич. — Правда, мальчики?

«Мальчики» изумленно переглянулись. Чувствовалось, что извиняться они не привыкли, может, даже и слов-то таких не знают. Я выжидательно уставилась на мужчин. После паузы, во время которой они явно вспоминали уроки вежливости из курса начальной школы, Гарик невнятно пробормотал:

— Прости, сестренка, ошиблись. Не вникли сразу.

Второй кивнул, словно бы соглашаясь с коллегой, и, протянув милицейскую форму, порадовал:

— Это тебе, а то замерзла небось… Извини, твоего размера не нашлось, но мы выбрали самый маленький.

Извинениями я осталась довольна, милостиво качнула головой, с достоинством приняла подношение и даже одарила смущенных милиционеров слабой улыбкой. Парни обрадовались, немного потоптались на месте и покинули камеру.

Самый маленький размер болтался на мне, как мешок на палке. Форменную рубаху я заправила в сине-серые брюки, а их — в сапоги сорокового размера. Штаны то и дело норовили с меня свалиться. Иногда я успевала подхватить их рукой. Кузьмич, видя мои мучения, таинственно мигнул и куда-то исчез. Не было его минут десять. За это время я успела выпить четыре кружки чая и съесть бутерброд с вареной колбасой, невесть как оказавшейся на столе. Стряхнув крошки с милицейской рубахи, я заметно повеселела и огляделась.

«Хорошо, что я здесь! Конечно, камера, точнее, комната для допроса — не самое красивое место на свете, но все же лучше живой сидеть здесь, чем лежать мертвой на лоне природы. Пусть Зотов сперва обезвредит Геннадия Петровича и Арсения, а я покуда на нарах попарюсь».

Внезапно где-то на задворках сознания замаячила очень неудобная мысль: «А вдруг они умерли? Все-таки у Арсения башка здорово хрумкнула! Да и неизвестно еще, куда я попала Геннадию Петровичу. Вернее, не я, пистолет сам выстрелил. Но кого это будет интересовать в случае их смерти?»

Эта мысль разрасталась, крепла и вскоре достигла невероятных размеров. Я впала в панику. Усидеть на месте не могла и забегала по камере, производя страшный грохот ментовскими сапогами. Почему-то вдруг представилось, что эта камера станет постоянным местом жительства до конца дней моих.

«Кому докажешь, что действовала я в состоянии аффекта и в ситуации, сопряженной с реальной угрозой для жизни?! — паниковала я, путаясь в штанах. — Ну, одного убила в состоянии аффекта. А второго? Не то привычка, не то рецидив… Даже доказать, что убитые на меня покушались, невозможно! А что я была в пижаме и босиком… Любой самый зеленый адвокат без труда докажет: мол, такие у меня эротические фантазии!»

В конце концов мне удалось запугать себя до такой степени, что я в отчаянии бросилась на тяжелую железную дверь. Она оказалась заперта…