Чуть ближе к вершинке — наш с Никулиным окоп. Точнее, теперь окоп; сначала-то просто выдолбили чуть-чуть да камнями обложились. Но за два дня после гибели ребят из первой роты углубились основательно.

По окружности горки еще несколько таких же позиций понаделано, только, в отличие от нас с Олегом, парни там же и живут. Усов с Храповым, Саня Календа — «ветеранчики». Гаврюша с Овечкиным — «шнуры». Кахрамон с Серегой Сергеевым — наши.

На вершине — позиция «Утеса». Там Дядя с Петрухой и приданный им в подмогу «молодой» Ходжа, узбек из Ферганы. Вообще-то он Хужанбердыев, но это ж кто такое выговорит? Зовут, правда, Уктам. Дык, много чести «шнуру» по имени зваться. Мне-то просто подвезло быть его командиром отделения, потому и знаю. А то докопается замполит: «Всех ли в отделении знаешь? Ведь положено!» А я ему: «Хужанбердыев Уктам Каримович. 1967 года. Город Фергана, парикмахер!» Мне не привыкать такие труднопроизносимые имена запоминать. Наш-то Кахрамон Абдельазизович Мираипов — тоже в моем отделении. О как, навсегда засело в голове. Спасибо, товарищ замполит, за тренировку памяти!

Правда, Кахрамону почему-то за полтора года никакого прозвища или хотя бы русского эквивалента так и не подобрали. А этот Ходжой стал моментально. Ходжа коренастый, крепкий такой пацан. Чувствуется, что не из тихонь. Не знаю уж, как он парикмахером заделался… Пришел из сержантской учебки ашхабадской, в ноябре только.

Первое знакомство с ним навсегда запомнил. Его ко мне в отделение «стрелком-санитаром» определили. Формальность, конечно — на боевых кто рядом окажется, тот и «санитар». Санинструктор роты — другое дело… Но тут как раз занятия по оказанию первой помощи. Кому по десятому, а кому и по первому разу. Потом медик батальонный, что занятия проводил, начинает опрос:

«Пулевое в руку без видимого повреждения кости. Ваши действия?»

«Сквозное в область груди…»

«Подрыв с повреждением нижней конечности…»

Кто бойко, кто не очень, отвечают пацаны про шины, промедол, ИПП, остановку крови. И все больше про жгуты, про то, чтоб поближе к ране, чтоб записку со временем наложения и т. п.

Доходит очередь до Ходжи:

— Ранение в голову. Ваши действия?

Без колебаний:

— Жьгут, таварыш каптан!

Медик оторопел:

— Куда жгут?

Секундное замешательство:

— Шею, таварыш каптан…

Так Ходжа перестал числиться стрелком-санитаром.

Всего-то месяца три с тех пор прошло, но последнее время уже нет-нет зубы да покажет — надоело ему «летать». Ох, не повезет кому-то в феврале… Из таких злые «ветераны» вырастают. Даже порой своих «подпрягать» пытается. Хотя всего-то вторые боевые у него, а парни уж с августа ходят. Но пока, как ни крути, он «молодой» и службу тащит на горке как «молодой».

Да у Петрухи с Дядей особо и не подуркуешь. Особенно узбеку… Дядя добрый-добрый, увалень-увальнем, а кулак-то размером с гирю. Как даст с высоты под два метра, и не забалуешь… Мышцы-то на костяк мамонтиный наросли уже. Последнее время не косят Серегу с положенной при его росте полуторной пайкой. Дядя в расчете «Утеса» первый номер. Он хоть и дембель, но таскает станину, самую тяжелую и неудобную часть пулемета. Хотя на стрельбище пару раз и весь «Утес» на спор поднимал.

Дядей он в этих самых горах стал, на первом Алихейле, в декабре 84-го. Его тогда как раз только перевели к нам из саперной роты. Там до такой степени затумкали доброго русского богатыря местные дембеля-казахи, что на огромном его теле, казалось, места живого не осталось, синяк сплошной. А ведь любого из них толкни Дядька посильнее, из палатки улетел бы. Да куда там — традиции, блин, армейские…

На ту алихейльскую операцию Дядя пошел вторым номером расчета «ПК» с Саней Ивановым. Того тоже к нам перевели недавно откуда-то, но, в отличие от Дяди, как раз за «неуставняк» — весной уж домой Сане было. На первый взгляд был Иванов спокойным, но взрывался порой с ходу. И когда взрывался, рука у него была ох тяжелая. Может, от того взрывался, что частенько по ночам я его в палатке со шприцем видел и с глазами стеклянными…

Опять «попал» Дядя «на мероприятие». Точнее, Серега Екимов попал, он тогда еще Серегой был… На какой горке ни заночуем, Иванов сразу его за дровами посылает. А тот и рад — сам-то тепло тоже любит безгранично. Только дрова закончатся — опять Серега на склон урывает. С каждым разом все дальше и на дольше. Они как раз рядом с нами с Мордвином сидели. Только и слышно было всю ночь:

— Эй, дядя, ты живой там? — кричит развалившийся у костра Иванов.

— Угу… — раздается откуда-то с самого низу, из-под горы, медвежий бас.

— А хера ли так долго-то, дядя? Погаснет — вешайся!

Это кричит Саня, у которого росту-то метр восемьдесят не будет, да и в плечах не молотобоец совсем.

В ответ снизу раздается только кряхтенье, пыхтенье, треск — и впрямь словно медведь по чаще лесной шарится.

— Эй ты, дядя, хорош там, давай сюда уже, зае…л ты… Бегом давай!

И вот, спустя еще минут 15, на склоне показывается громадная фигура, несущая просто непередаваемых размеров гору дров. Чуть ли не стволы целые. Кряхтит, сопит, сопли замерзшие до земли…

— Ну, ты, блин, даешь, дядя!

Саня не может скрыть в голосе восхищение. Что, впрочем, не мешает ему наградить «дядю» парой пинков. Как же — заставил «дедушку» волноваться…

Так и повелось с тех пор с легкой руки Иванова: Дядя и Дядя. Многие даже забыли его имя. А он не обижался — добрый был, спокойный… Если на кого и набычится бывало — так только на среднеазиатов наших. Не забыл, видать, молодости в саперной роте.

Петруха, второй номер при «Утесе» — из Белоруссии, вроде из Западной, или с Украины. Короче, с запада откуда-то. Говорок у него своеобразный такой. И характер — тоже.

Петруха нашего призыва, но к нам его из охранения перевели совсем недавно. Чего-то он там залетел, а у них в охранении это наказание такое — в роту. И правда — в ротах-то своих «крутых перцев» хватает. Да и с охранения на операции в горы-то мало кто ходит. И каково оно, под конец службы начинать… Тем более что и в ротах-то подход к таким залетчикам «индивидуальный»: все норовят запихнуть куда потяжелее — отделение «АГС» или минометный взвод. Чтоб не просто в горы ходить, а еще и железа на горбу тащить побольше. Вот и угодил Петруха в минометный взвод. А там к тому времени узбеки нашего призыва шишку держали. Как раз я стал невольным свидетелем, как «знакомство» у них складывалось.

Не помню уж зачем, пошел я к минометчикам в палатку. Еще из тамбура слышу какие-то странные звуки — то ли шипенье какое, то ли визг, скрип. Вхожу, в дальнем углу палатки стоит Петруха с топором. (Видно, из тамбура заднего взял, где дрова лежат — в палатках уже топить начали.) А перед ним Давлетов и Исмаилов — шипят что-то по-своему, но приблизиться не решаются. Остальные в стороне сгрудились, не лезут.