Юра взял листок бумаги и с помощью нехитрой геометрической прогрессии убедил меня, что через неделю дрозофилы вытеснят нас со станции. Из ЦУПа категорически рекомендовали немедленно уничтожить мух: могли в полете замкнуть микроконтакты или залететь кому-то из нас в дыхательные пути. Я, как любитель живой природы, отвечал ЦУПу: «Давайте сделаем так, чтобы и волки были сыты, и мухи целы».

Юрий тоже не без интереса наблюдал за жизнью дрозофил. Они не досаждали нам, как это бывает на Земле. Мирно дремали на иллюминаторах. Но всегда перелетали на солнечную сторону. Мы почти подружились с ними, лично мне они нисколько не мешали. Приятно было смотреть на живое существо. В космосе мухи воспринимаются как птички. Нам они заменяли попугайчиков или канареек. Мы с ними жили не тужили несколько дней, а потом все-таки выполнили приказ.

Пришлось устроить довольно коварную охоту. Сначала мы истребляли их пылесосом. Потом дождались орбитальной ночи, включили одну-единственную лампу, заманили самых живучих мушек на свет и покончили с безбилетниками. Вскоре мы вышли на связь с Землей и для центрального телевидения рассказали про судьбу дрозофил. Тот сюжет многим запомнился. Это было действительно забавно: орбитальная станция – и мухи.

Ситуация комичная и в то же время – как будто из фантастического романа. А эксперимент с мухами, несмотря на нештатную ситуацию с безбилетными беглецами, прошел успешно. Через полтора месяца полета мы провели пересадку дрозофил в новый контейнер со свежей питательной средой. Эти мухи дали хорошее потомство в невесомости – 38 самцов и 30 самок, которые и были доставлены на Землю для дальнейших исследований. Шутки шутками, а работа работой.

С другим биологическим экспериментом возникла нештатная ситуация. Разобравшись, я понял, что конструкция работает неправильно. Там надо было сначала дать питательный раствор, чтобы какие-то бактерии выросли. А потом надо было дать другой раствор, чтобы, говоря красиво, зафиксировать их – то есть уничтожить на стадии развития, интересной для науки. А я понял, что в этой конструкции сначала дается убийственный раствор, который фиксирует, а потом уже мертвых их начинают кормить.

На Земле к моим замечаниям не прислушались. Авторы эксперимента, наверное, обиделись за мою въедливость. И я решил без их указаний усовершенствовать этот приборчик. Но для этого нужно было его разобрать. Деталек там много. При разборке их нужно куда-то класть – а куда? Разлетятся ведь! Пришлось зажимать их во рту. Это было неприятно. Но все прошло хорошо: я доставал их изо рта и завинчивал на место. Эксперимент прошел нормально.

Интересный научный результат мы получили, занимаясь фотографией. Чтобы удобнее было фотографировать, мы разработали систему гравитационной стабилизации станции без расхода топлива, без двигателей. Вот как поплавок стоит в воде. Вода – это его гравитационное поле. А мы заставили вертикально стоять и не кувыркаться станцию в гравитационном поле Земли. Сначала специалисты в нашем КБ этим динамическим режимом не заинтересовались. И не ввели в бортовой журнал. Космонавты передавали его из уст в уста.

Только в институте Келдыша, в отделе Охоцимского ученый В. Сарычев занялся этой проблемой, обсчитал, обосновал теоретически. Мы с ним написали доклад об этом режиме. А на конференцию в Лондон поехал один из тех ученых, кто первоначально идею не принял. Подействовал принцип: «наказать невиновных, наградить непричастных». Его выступление о нашей работе имело успех: «Наконец-то русские привезли интереснейшие материалы».

Фотографирование Земли из космоса – это творческая и трудная работа. Я долго и упорно гонялся за Фудзиямой: хотел сфотографировать знаменитую японскую гору. Для японцев она имеет сакральное значение. Много дней в любое время суток Фудзияма была закрыта облаками. Я знал, что существует альбом «Сто видов Фудзиямы». Хотел сфотографировать и подарить японцам сто первый вид – из Космоса. Наконец мне удалось сделать снимок. А повез его и подарил японцам главный конструктор.

Итак, мой второй полет, на тот момент самый длительный в мире – 96 суток. Работаем на станции «Салют-7» вместе с Юрием Романенко. Со станцией состыковались, в открытом космосе поработали. Дел на станции невпроворот. Словом, все развивается успешно. И вдруг я замечаю, что Юра несколько раз в день принимает обезболивающие препараты. Причем в руководстве к таблеткам было написано: принимать не более двух штук в день, а мой напарник значительно превышает этот лимит! Признаться, я занервничал: в чем дело?

Оказалось, у Юрия заболел зуб, причем очень сильно – врачи на Земле прозевали кариес, который дошел до нерва. Романенко заматывался шарфиком, надевал шапку, снова и снова принимал обезболивающие таблетки в тройном размере – ничего не помогало. Серьезнейшая проблема! В космосе стоматологов нет, пойти некуда. В детстве бабушка заговаривала мне зубную боль. Я до сих пор помню тот заговор: «На синем море, на белом камне пресвятая мать-Богородица сидела, иголочку держала, шелковою ниткой ранку зашивала, зубную боль унимала». И проходило. А в космосе заговоры не действуют. Или, чтобы подействовало, необходима бабушка, а ее с нами не было.

Зато у нас было на борту японское малогабаритное (размером с обыкновенную зажигалку!) устройство для акупунктуры, в работе которого мы не слишком разбирались. Там надо найти в ухе точки от самых разных болезней, и на эти точки воздействовать электрическим импульсом чудесного японского приборчика. И у нас был рисунок уха с указанием, в какие точки посылать импульсы. Мне нужно было найти точку зубной боли. Но там еще была указана некая точка чуть ли не смерти! Это меня тревожило.

Сравнил этот рисунок с ухом, а у Юры совсем другое ухо – не такое, как на схеме. Где нужная точка, непонятно, а если в точку смерти попадешь? Но Юра был настроен решительно, «Нет, мне больно, давай лечить».

Я прикинул: наверное, вот тут наша точка! Поставил крестик шариковой ручкой, и стал воздействовать хитроумным приборчиком. Не помогает. Юра говорит: «Усиливай сигнал». Я усилил – все равно не помогает. Он говорит «Усиливай еще». Я отвечаю: «Нельзя, уже максимум», он снова за свое: «У тебя болит, или у меня болит?» Я говорю «У тебя». – «Усиливай!». Я усилил и прожег ему насквозь ухо, на том и закончили сеанс лечения. А зуб все равно болел. Видимо, я в нужную точку не попал, но и в точку смерти, слава Богу, тоже не попал.

Командир мучается, но на Землю не сообщает. Говорит: «Я офицер, командир корабля и буду на больной зуб жаловаться! Это позор!» Тогда я пошел на военную хитрость: сообщил в Центр управления полетом, что зуб болит у меня, описал все Юрины симптомы. С Земли пошли советы: как прогревать зуб, чем полоскать. Ни то, ни это не помогало. А ведь программа у нас была такая, что выкладываться нужно изо всех сил. Мы ожидали экспедицию посещения – наших гостей, первый в истории международный экипаж.

И вот на станцию прилетели Губарев с чешским космонавтом Ремеком. Они привезли стоматологические инструменты, в том числе и бормашину на батарейках. Ремек вызвался лечить зуб. А на эти блестящие хищные крючки и иглы на земле-то смотреть противно, а уж в космосе… Ну, мы объяснили ребятам, что зуб болит не у меня, а у Романенко. Ремек был готов заняться зубами командира. Но тут я спрашиваю: «Тебя хоть учили зубы лечить? Ты же летчик-истребитель!» Хотя, если вспомнить историю, Петр I тоже зубы вырывал, правда, иногда вместе с челюстью: силушка-то у императора была неимоверная… Ремек гордо отвечает: «Конечно, учили! – Сколько?» «Полтора часа!» В общем, на правах старшего, не дал я этому «доктору» к Юриному зубу прикасаться. По-русски предложил – лучше давай привяжем ниткой к вашему кораблю, пойдете на расстыковку и вырвите зуб.