– Герасимов умер.

Коля прижимает меня к себе:

– Не плачь, не надо. Ты же знаешь, как надо провожать. Ушел великий человек. Только теперь его правильно оценят, ну не надо, не плачь, ты ему мешаешь сейчас.

Я взяла себя в руки. Но на душе пустота – ужас потери. После Колиных слов я поняла: «Да, мы жалеем себя, когда плачем по ушедшим, – себя, свой потерянный контакт, свою привычную опеку, свою неоценимую часть жизни».

Мне трудно было встать, тяжело идти. Я боялась говорить с мамой. Но она уже знала. В актерской комнате сижу с фотографом Сергеем Ивановым, ставшим в последнее время нам другом, и тихо говорю. Говорю о нем, об учителе.

Он заменил мне отца.

Тут же вспоминаю об отце. Отец будет плакать (оказалось, правда), он любил его, просто много было причин, которые разъединяли их, но духовно они были очень близки. Когда на «Войне и Мире» отец потерял сознание (была даже зафиксирована клиническая смерть), то его первые слова были: «Если я умру, закончит Герасимов». Значит, знал, что нет более творчески близкого человека рядом. Ушел мой учитель! Человек, которого я любила как самого близкого и родного. Все в моей жизни связано с ним. Мое рождение – мама и папа встретились у него на курсе, сыграли первые роли в «Молодой гвардии». Все мое детство и юность. Мастерская, где я впервые почувствовала, что могу, могу играть. И всегда была поддержка. Он не прощал среднего. И не забывал похвалить, если видел удачу. От его оценок я могла проплакать под ливнем в долгом пути пешком от ВДНХ до Киевского вокзала и буквально воспарить.

Герасимов поверил мне как режиссеру, увидел во мне будущее.

Последнее свидание с ним. Они вместе с Тамарой Федоровной пришли к нам в гости. В этот день моей маме присвоили звание Народной артистки СССР.

Мы очень их ждали, особенно Ванюша.

За немногочисленные встречи он успел полюбить моих учителей. Ванюша сел за инструмент и сыграл в честь мамы свое сочинение. Герасимов сидел напротив меня, он молча слушал, вбирая каждый такт в свое сердце. Глаза блестели, он улыбался. После того, как Ваня закончил играть, он сказал: «Он мыслит в музыке, это очень интересно, большие серьезные формы и такие непростые – это поразительно». Они подарили маме хризантемы. Цветы долго стояли на столе у мамы…

Вспомнила его последнее занятие во ВГИКе.

За четыре дня выпал снег, подморозило. Я ждала Герасимова, чтобы ехать во ВГИК. Он вошел бодрый и веселый. Мы обнялись и поцеловались.

– Я видел тебя во сне, – сказал мне Сергей Апполинарьевич и сел в машину.

Он вел репетицию малоизвестной пьесы Толстого, был бодр и весел. Весело ругал студентов за незнание уклада русской крестьянской семьи. Прочел нам целую лекцию, переходя от одной детали к другой.

– Печь – от нее, как говорится, танцевали, – рассказывал Герасимов, – была у стены, и там, за ней, закуток, там могла висеть зыбка на длинном шесте. В красном углу кровать (это в зажиточном доме), гора подушек, но на ней не спали, разве что первую брачную ночь молодым отводили, а так она была для красоты. Спали на полу, за столом, на тулупах. Летом на сеновале. Дети и старики на полатях на печке.

Так, теперь что ели. Хлеб пекли, я это еще застал у нас на Урале. Вот на такую деревянную лопату клали тесто и – в печь. К хлебу лук – это обязательно, крынка молока – вот и весь завтрак. В обед – картошка, немного подсолнечного масла – тюря, и опять же хлеб и лук. Мясо ели только по большим праздникам. А так «щи да каша – пища наша».

Студенты начали играть. Герасимов часто останавливал, добивался правды общения, правды бытовой. Так, страннику он посоветовал катать хлебную крошку и сосредотачиваться на этом. Говорил, как трудно играть пьяных, как слишком много штампов на эту тему. Даже пел:

Пожалела, что со мной не было магнитофона – если бы я знала тогда, что это был последний урок учителя.

Все это пронеслось у меня в голове в детской комнате лермонтовской декорации.

…Перед дублем Николай попросил тишины и сказал:

– Ушел из жизни большой человек, крупный режиссер и педагог, а главное – добрый человек, Сергей Апполинариевич Герасимов. Теперь его оценят полностью, как бывает обычно, после недопонимания прижизненного. И «Толстого» его оценят. В нашем кино это первый настоящий фильм о великом деятеле культуры.

Николай попросил минуту молчания. И в эти мгновения закричал ребенок. Это Галя Беляева, еще не зная о случившемся, внесла в павильон своего трехмесячного сына, который будет у нас играть первый возраст Лермонтова.

И все это слилось воедино в образ. Детская Лермонтова, грозовые разряды, ливень в стекло, желтый огонь свечей, тоска по учителю… Правда творчества и новая жизнь – кричал маленький Лермонтов, подавала голос будущая жизнь.

Редкие моменты перехода созданной, или воссозданной, второй реальности в настоящее, где все важно: и молнии за окном, и уход великого человека, и приход жизни в колыбель. Искусство – вторая реальность! Разве менее важна «Джоконда» Леонардо, чем сама живая Джоконда – с ее реальной жизнью? Искусство одно способно оживить гениев, дать историческую цепь событий, приблизить человечество к раскрытию тайны его пребывания на земле.

Только задачи нужно всегда ставить самые большие, говорить о главном – ведь если тебе дано многое, то много и спросится. Этим путем всегда шел Учитель! Он не щадил себя, любил жизнь, любил людей и понимал великий смысл искусства и его вершины. Он успел сделать «Толстого» – хотя понимал, что далеко не все его поймут, как понимал и сам Толстой, что искусство его не для всех.

Учитель ушел из жизни во сне. Ушел, как святой, на высокой ноте самопознания. В этот день мы и снимали сцену с маленьким трехмесячным Лермонтовым.

Я лежала в кровати, ко мне в постель положили малыша. Он трогательно рассматривал всех своими смышлеными глазками, засовывал кулачки в ротик. Я держала за руку Бориса и прижимала к себе ребенка.

Было тихо. Только временами покряхтывал малыш. Он утопал в белоснежных простынях в белой распашонке. Ребенок радовался свету, материнскому теплу и какому-то непонятному, но приятному ощущению общего покоя и гармонии. Отец с благодарностью и нежностью смотрел на мать и держал ее за руку. А та пребывала в пике наивысшего блаженства меж двух драгоценных ее сердцу существ – мужем и сыном.

Потом ко мне в руки попали фотопробы Бориса Плотникова на роль Пушкина, и я порадовалась за него. Похож! Особенно глаза, – прекрасные, чуть грустные глаза Поэта.

В мире нет случайностей: мы должны быть вместе и находить друг друга – те, кто в оголтелом, пошлом мире продолжает сражаться за истинное искусство.

Ване сказал об уходе из жизни Герасимова Николай. Иван улыбнулся от неожиданности и погрустнел. Серьезным вошел в актерскую комнату и тихо спросил:

– Это правда?