— Знать, что у него есть дочь… — говорит она и делает именно так.

Она объясняет, как потрясла их внезапная кончина Паноса в 2002 году. Он прилетел на Кипр на рождение старшей внучки Суллы. После полета ему стало нехорошо, он прилег. И больше не встал.

Сулла говорит, что мое появление в их жизни словно отчасти вернуло им Паноса. Это для них как подарок.

— Прямо как Рождество, — сказала она снова и сделала тот самый жест.

Сулла показывала мне фотографии Паноса. Вот он сидит в кафе в Италии, ему чуть больше двадцати, у него профиль как у меня. А вот он еще ребенок, лопоухий, глаза — как у Обри.

Он был бесстрашным.

Это слова Суллы. Она все время повторяла, что Панос был бесстрашен.

Он помогал любому, кто нуждался в помощи. Ездил куда угодно. Не боялся никаких трудностей.

Месяцы спустя лучший друг Паноса Роберт Абдалян расскажет мне, как Панос заплывал далеко в океан, так далеко, что берега не было видно. Боб употребил то же самое слово: бесстрашный.

Я сохранила его в моей душе. Бесстрашие было в моих генах.

Немного погодя к нам присоединилась дочь Суллы Маня. Она жила в том же доме. Она была матерью, как и я; с ее двумя дочками — Анастасией и Федрой — я встречусь позже.

Еще час, и муж Мани Авраам — комбинатор, как я его про себя называю, — прибыл с бутылкой вина.

Первые несколько дней Авраам вел себя тихо, но, когда разошелся, его было не остановить. Позже он признался мне, что мое внезапное появление нагнало на него страху. Он все спрашивал себя, нет ли и у него дочерей, о которых он ничего не знает. «Ну, из колледжа».

Я же говорю, комбинатор.

Вообще-то, Авраам занимается бизнес-инжинирингом. Вот какое объяснение этого термина разместил он сам в подписной строке своих имейлов: «Бизнес-инжиниринг включает индустриальный и экологический менеджмент, инновационный менеджмент, предпринимательство, маркетинговый инжиниринг, управление услугами, операционные исследования, эконометрику, глобальные стратегии и стратегию лидерства, менеджмент как науку, бизнес-администрирование, финансы, экономику, математику, обществоведение (этика и закон)».

И, как без ложной скромности заявляет Авраам, он сам — эксперт по любому из этих вопросов.

Он привез на Кипр первый электромобиль, сказал он мне. Как-то раз я заказала в его присутствии энергетик — «Ред Булл».

— Это я первым привез «Ред Булл» на Кипр! — тут же заявил он.

Как все члены семьи, Авраам обожал Паноса.

— Он был невероятно рациональным человеком, — сказал мне Авраам в тот первый вечер. — А не прозектёром каким-нибудь.

Разлив остатки вина, он пошел за второй бутылкой. Сулла продолжала показывать мне фотографии, говорить о Паносе. По кругу пошла вторая бутылка, и все постепенно перешли на греческий. Несмотря на миссис Карадарас, которая в детстве каждую субботу драла меня за уши, я не понимала ни слова. Их речь больше всего напоминала мне, как русские говорят по-итальянски.

И все равно я чувствовала себя дома.

И тут Сулла показала мне семейное фото примерно пятнадцатилетней давности, на котором было человек двадцать, в том числе родители Паноса, его дяди и тети. Я достала свой репортерский блокнот и попросила назвать имя каждого.

Все сплошь оканчивались если не на -иос, то на -идис.

— А кто этот джентльмен? — спросила я, указывая на плотного смуглого человека в черном.

— Это твоя покойная бабушка, — ответила Сулла.

Бабушку Юлию, по словам Суллы, Господь наградил мозгами, а не внешностью. Она была женщиной усатой. Причем до такой степени, что ее, по заверениям Алины, боялись все внуки.

Мы долго смеялись над этим, все, включая Суллу.

Все было прекрасно. Серьезно и легко в одно и то же время.

Утром Сулла повела меня к другу семьи, доктору, который выдал свидетельство о смерти Паноса. Вскрытия не было, но доктор заверил меня, что у Паноса не было никаких неврологических проблем, которые могли бы объяснить мою высохшую руку. Он умер от какой-то проблемы с сосудами — что-то вроде аневризмы, спровоцированной долгим перелетом, — таково было мнение доктора.

Ф-фу-у! — выдохнула я. Никаких следов наследственного БАС.

Сулла подтвердила: в ее семье не было никаких генетических проблем.

Вообще-то, у них с Паносом был столетний кузен. Долгожитель Зенон до сих пор не жаловался на здоровье. Сам врач, он когда-то помог Паносу с выбором карьеры. Сулла договорилась, что он примет Нэнси, Джорджа и меня.

Нас сопровождала кузина Надя. Они с Суллой похожи: обе миниатюрные, стильные дамы за шестьдесят. Только Надя взрывная, склонна к двусмысленным шуткам. Она профессиональная переводчица с греческого, итальянского и английского, однажды ей даже предлагали переводить во время визита папы римского. Она отказалась.

«Мне он никогда не нравился», — объяснила она.

В квартиру Зенона вела небольшая лестница — мы забеспокоились, узнав, что Зенон прикован к инвалидному креслу и уже несколько лет не покидает квартиры.

Хозяин ждал нас в гостиной. На нем была пижама и поверх нее синий блейзер. Из нагрудного кармана торчал слуховой аппарат.

К нам вышла его жена Ирини — она куда моложе своего мужа, ей только слегка за восемьдесят.

Когда-то Зенон был министром здравоохранения Кипра. Он рассказал нам о том, как сотрудничал с лордом Маунтбеттеном в борьбе с малярией. Как оба его сына тоже стали врачами. Как он работал в разных странах мира.

В юности он переболел тифом. Тифом! Рассказ об этом был почти на середине, когда Ирини, его молчаливая жена, вдруг рявкнула:

— Она хочет услышать о Паносе! Болтать он может хоть до завтра, — добавила Ирини, покачивая головой.

Мы с Нэнси и Надей захихикали.

Нисколько не смутившись, Зенон продолжал:

— Перед войной…

И тут вмешался Джордж.

— Перед какой войной? — вежливо осведомился он.

Конечно, ему пришлось кричать, ведь Зенон ничего не слышал. Отчего Нэнси, Надя и я захихикали еще громче. Джордж был в шоке.

Надя спросила, нет ли у Ирини фотографий Паноса. Вдвоем они вышли из комнаты и скоро вернулись, нагруженные кипой фото в рамках.

— Сплошь ее сыновья, тоже врачи! — сказала Надя, закатывая глаза.

Смех. Улыбки. Чудный был день, хотя я почти ничего не узнала о моем родном отце. Кроме одной, но драгоценной детали.

Когда мы уходили, я наклонилась к Зенону и расцеловала его в обе щеки, как положено на Кипре.

— А! — сказал старик с улыбкой. — Ты целуешься совсем как Панос.

Мне всегда нравилась греческая еда — фаршированные виноградные листья, соленый сыр фета, чернильно-черные оливки в чесночно-розмариновом соусе.