Как это бывает у многих душевнобольных, желание убивать обострялось у них по весне. Отсюда и название.

В результате я пережил столько агоний, что, когда из всех персонажей остался один, то есть Я в единственном числе, я так и не понял, что именно оставшийся образ олицетворяет. Сложный какой-то букет. То ли Праведный Огонь, Бушующий В Сердце Поборника Идей Вертикального Прогресса, то ли Неприятное Предчувствие Того, Что Скоро Разболится Заусенец Указательного Пальца Левой Ноги, то ли что-то среднее между тем и другим.

После участия в этом фильме я не мог оклематься почти неделю, страдая множественным раздвоением личности… И вновь дважды просыпался я под дверью Аджуяр. Но теперь не с голыми руками. Первый раз я обнаружил у себя в руках невесть откуда взявшиеся чугунные каминные щипцы, и по моему настоянию Аджуяр выбросила их в открытый космос. Во второй раз я сжимал в ладони пилочку для ногтей.

… Старуха стала сторониться меня. И немудрено. Я и сам стал за себя побаиваться. Поэтому, в очередной раз выбирая мнемодиск — носитель записи для мнемопроектора, я взял тот, что назывался «Драма любви». Уж тут-то никаких противоестественных фантастических вывертов сюжета не случится, — решил я, — и рассудок мой останется в полном здравии…

Сеанс начался, и я превратился в маленького мальчика, коротающего счастливое детство в прекрасном, огромном, почти в полпланеты, экзотическом саду своего отца. Но счастье было недолгим. Некий высокопоставленный злодей по имени Клайд Хабаров цинично пристрелил моего папашу, оставив меня тем самым круглым сиротой, и завладел нашими фамильными драгоценностями, домом и садом.

А меня, несчастного, голодного и холодного, отправили на голую, ветреную, покрытую серым лишайником планету-приют, где я и рос, словно волчонок в такой же стае волчат, как я сам. И единственным светом в моей жизни были вынашиваемые мною планы мести.

Я знал, что богатство для моего врага — главное. А значит, чтобы убить его, чтобы он умер в страшных душевных муках, нужно лишить его этого богатства.

Я вырос. За годы план мести созрел. Я устроился работать ночным оператором некоей компании, занимающейся клонированием сельскохозяйственных видов животных. Клонирование людей повсеместно запрещено, но время от времени подобные вещи все же случаются. Тогда закон, кроме наказания виновных, регламентирует и права клонов. При этом соблюдаются три основных принципа.

Первый: «Клон не виноват в том, что его создали, ибо был создан без его ведома и согласия».

Второй: «Клон — такой же человек, как любой другой, его жизнь и свобода неприкосновенны».

Наконец третий: «Клон обладает всеми правами, что и его матрица (за исключением наследования дворянских титулов), материальные блага в момент возникновения клона делятся между ним и его матрицей поровну».

Все это я и решил использовать для того, чтобы уничтожить своего лютого врага.

Я подкупил личного врача-косметолога единственной дочери Хабарова — юной Долорес. Та, прокалывая девушке мочки ушей (чтобы вдеть в них подаренные папашей бриллиантовые сережки), незаметно припрятала в колбу клочочек ее кожи. А позже принесла эту колбу мне. Я сумел отыскать в содержимом сосуда жизнеспособную клетку, вырастил на ее основе достаточное количество «клеточной субстанции» и заложил ее в инкубатор.

И вот в один прекрасный день в автоклавах инкубатора компании вместо очередной партии в пять тысяч овец появилось пять тысяч Долорес Хабаровых. Причем дело это я сумел обставить так, что сам остался вне подозрения.

Это был сокрушительный удар. Ведь Хабаров должен был теперь содержать всю эту армию девиц наравне с дочерью, а впоследствии поделить между ними поровну свое наследство. Подавленный случившимся Клайд Хабаров свел счеты с жизнью.

Но это была только первая половина душещипательной истории. Дальше события развивались следующим образом. Когда я, давясь злорадным смехом, смотрел телевизионную сводку новостей, я увидел в ней заплаканную Долорес. Впервые я видел эту девушку собственными глазами и… влюбился.

Я потерял покой и сон. В конце концов я отправился в тот самый обширный сад, в котором провел детство и который теперь стал прибежищем всего выводка Долорес. Вид пяти тысяч и одной (первоначальной) возлюбленных, слоняющихся по райскому саду моего счастливого младенчества, вскружил мне голову. Но это было бы еще куда ни шло… Все пять тысяч и одна дева с первого взгляда по уши влюбились в меня. Иначе и не могло случиться, ведь мы были просто созданы друг для друга.

Что я мог сделать? Что я должен был предпринять? Выбрать одну, оставив несчастными пять тысяч остальных? Я не мог поступить так жестоко.

И суд совести приговорил меня. Я вновь подложил в инкубатор клеточную субстанцию человека. На этот раз — выращенную из моей собственной клетки. Причем запрограммировал инкубатор так, что сейчас он породил на один клон больше, чем в прошлый раз. Поскольку я знал, что теперь-то от руки закона мне уже не уйти и пожизненное заключение — минимальное наказание, которое мне грозит. А оставить несчастной, обделенной любовью хотя бы одну из Долорес я не мог и помыслить…

Насчет того, что пожизненное заключение — наказание минимальное, я оказался прав. Меня приговорили к смертной казни, правда, самой гуманной: в камере специальной установки лишили молекулы моего тела сил притяжения друг к другу… В последний путь меня провожали пять тысяч и одна абсолютно одинаковых рыдающие влюбленные пары. И в лужицу помоев я превратился со счастливой улыбкой на устах.

Бред! Полнейший бред! Но, когда ты внутри этого бреда, тебе так не кажется, и трезвую оценку ты способен дать только по окончании сеанса. Подобный эффект наблюдается и при просматривании обычного кино, но там отвлечься все-таки можно. Тут — никак.

Чем-то вышеописанный сюжет напомнил мне индийскую двухсерийку. Но самым ужасным было другое. Видно, чисто технический момент, когда «зритель» становится одновременно двумя или несколькими людьми — непременный атрибут мнемофильмов, или есть в этом какой-то особый суперсовременный форс, обойтись без которого киношнику стыдно. Как, например, звук «диджитл саунд» или компьютерная графика в конце двадцатого столетия… На протяжении всего сеанса все было спокойно, и я было уже расслабился, наслаждаясь остротой ощущений… Но, когда повылуплялись мои клоны, я стал одновременно пятью тысячами двумя человеками, и мне стало не до наслаждения.

Голова у меня после этого трещала неделю. Честно говоря, среди дисков я наткнулся-таки на одну «историческую драму». Более того, в рекламной аннотации на футляре было сказано, что мнемофильм посвящен «нелегкому быту и политическим каверзам наших предков — россиян начала XX столетия…» Дико обрадовавшись, я чуть было не принялся за «просмотр», но меня несколько насторожило продолжение фразы: «… начала XX столетия, когда техническим чудом считались паровые машины, паровоз был символом мощи, а в подпольных лабораториях гонимого официальной сталинской наукой профессора-генетика Вавилова создавалось существо, способное передвигаться по рельсам и призванное беспощадно бороться с тоталитаризмом…»