— Конечно. Ваши судьбы переплелись вокруг меча, и он дал вам часть силы Стражей. Прежде я никогда о таком не слышал. Меч всегда выбирал одного. И отдавал ему всю свою силу. Может быть, один из вас оруженосец, а другой — Предназначенный. Но с тем же успехом вы оба можете быть избранными. Сила меча ведет вас к Перевалу, и в этом пути каждый из вас обретет оружие. Этого не знает никто. Только закончив этот и начав свой Путь, вы узнаете это…

— Или вообще, остаться должен только один, — пробормотал себе под нос Урук, но так, что это услышали оба его собеседника.

В ответ Бронеслав лишь мягко покачал головой:

— Не думаю. Это просто бред. Меч не капризная красавица, а судьба — тем более. Посмотрите правде в глаза: может ли простой человек мертвым упасть на землю в дюжине шагов от колдуна? Упасть, чтобы потом встать с ним лицом к лицу, на дюжину шагов перенесясь неведомыми чарами, не оставившими на тебе никакого следа? А потом обычным топором отрубить голову некроманту? Рогволд, отчего ты молчишь? Я не знаю, где и в каких далях странствовала твоя душа. Но я видел золотое сияние, на миг окутавшее твое тело. В наших летописях рассказывается о человеке, от которого исходил такой свет…

— Ты говоришь о человеке, не Боге? — переспросил пораженный рус, но ведьмак вновь повторил:

— Именно что о человеке. Когда его называли божественным или богом, он отвечал: «За что ты меня оскорбляешь?» Если говорить о нем вкратце, то получится примерно следующее: он был царем и в один прекрасный день отказался от своего царства, отправившись странствовать. Он не искал в странствиях богатства, он искал Путь, искал счастье для всех людей. Искал и нашел. Не в загробной жизни, а здесь и сейчас.

Многие годы он странствовал по дорогам и учил людей. Он показал им Путь, но не смог им дать самого счастья. Каждый должен его найти для себя. Многие пошли его путем, однако мало кто смог дойти. Но настанет день, когда дойдут все. Не в этой жизни, так в следующей. И когда последнее живое существо будет свободно от боли и страха, только тогда он допьет свой чай на Перекрестке.

— Чай? На перекрестке? — настал черед удивляться орку.

— Да, — подтвердил сотник ведьмачьей дружины, — вы все идете по Пути, а я сижу на Перекрестке и жду вас. Так он говорил.

Помолчав, ведьмак продолжил свой рассказ.

— Мне сложно говорить о его учении, — Бронеслав машинально развел руками, загасив волшебный огонек на ладонях, — мы идем по разным тропам, его Путь другой.

Миг спустя вновь вспыхнул свет на ладонях, и только тогда, вглядевшись в непривычно серьезные глаза ведьмака, подал голос Рогволд:

— Скажи, когда он говорил о Перекрестке, он имел в виду Перевал Странников?

— Нет. Его Перекресток дальше. За пределом миров, скованных в единую цепь Перевалом. Мы идем разными дорогами, но я отчего-то знаю, что увижу его. У меня к нему накопилось много вопросов, — Бронеслав хитро улыбнулся, — но думаю, что к моменту нашей встречи я уже буду знать на них ответы.

— Просто ты любишь чай в хорошей компании, — хмыкнул Урук, на что старый сотник ведьмачьей дружины вновь кивнул:

— Именно…

Спустя два часа, наскоро прожевав лепешки и сушеное мясо, отряд выступил в путь. Почти весь день, продираясь по изъеденному водой и кирками рудокопов туннелю, Рогволд размышлял об услышанном от Бронеслава. Утром, если только в вечной тьме подземелья было утро, они еще битый час проговорили с ведьмаком. Руса смущало одно обстоятельство: мудрец, о котором рассказывал ведьмак, не был воином. Вернее, был, но в молодости и, создав свое учение, отказался от любого оружия.

Да и когда Рогволд, уже не таясь и не опасаясь, что его поднимут на смех, описал старца и его мастерство мечника, Бронеслав лишь развел руками. Судя по описанию, это был явно не мудрец с Перекрестка. Русу крепко врезались в память слова ведьмака: «У каждого свой Перекресток».

И теперь, когда Рогволд продирался по скользким камням, его не покидала уверенность, что первый из своих перекрестков он уже прошел. Или нет? Весь день он думал об этом, и, когда впереди замаячило еле видное пятно света, он понял: да! Вся жизнь человека — это перекресток. И куда свернуть на нем, каждый выбирает сам. И отвечает за выбор тоже сам. Потом, когда выбор сделан, глупо винить себя в содеянном. И еще глупее винить в этом других. Не важно, богов или людей.

— Если что-либо должно быть сделано — делай, совершай с твердостью, ибо расслабленный Странник только больше поднимает пыль.

Слова пришли издалека, как будто сила, с недавних пор наполнявшая тело Рогволда, прошептала их на ухо. И, облизнув пересохшие губы, рус тихим эхом ответил, словно пробуя слова на вкус:

— …только больше поднимает пыль…

Чаши черного кипрского вина, стоявшие перед Константинусом и Ратибором, так и остались нетронутыми. Лекарь сидел в кресле неподвижно, как статуя древнего царя, и на лице застыла маска поистине царского спокойствия. Крепко сжаты тонкие губы, немигающий взгляд внимательно изучает ковер, висящий за креслом Ратибора. Только длинные пальцы Константинуса, способные охватить в кольцо арабскую пиалу для чая, жили своей напряженной жизнью. Не сразу понял ведьмак странный танец пальцев своего собеседника. Приглядевшись повнимательнее, Винт, ни на миг не прекращавший рассказа о палаче Юсуфе и его странных посетителях, наконец понял, что творит лекарь.

«Палач чаши сминает, а этот словно душит кого-то, — промелькнула в голове уставшего ведьмака мысль. — Душит?»

Поняв всю бурю в душе Константинуса, Ратибор как зачарованный смотрел на его руки. Вот пальцы сжали кадык, причиняя невидимому горлу, кроме удушья, еще и нестерпимую боль. Потом безымянный палец, намертво зажавший дыхательное горло, разжался на время, необходимое, чтобы вновь вернулась жизнь в невидимое тело. Затем вновь впился в глотку, пережимая тонкую нить дыхания. А большой и указательный все продолжали хищно терзать кадык, казалось, сам воздух стонет от нестерпимой боли. В самом конце своего рассказа ведьмаку даже послышался хруст расплющенных позвонков. Знал старый лекарь, как можно причинить боль человеческому телу.

— Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Верно сказано. Лекарь да палач — а хватка одна. Такому лекарю даже палаческая удавка без надобности. Так закогтил, что любой орел от зависти помрет, — к Винту вернулся его оптимизм. Как выяснилось, немного раньше времени. Ведьмак ощутил на своей шее оценивающий взгляд толстяка и медленно, незаметно начал вынимать из кожаного чехла метательный нож.

Ватная тишина повисла в комнате. Наконец лекарь расслабился, как-то сразу обмякнув и подобрев лицом. Еще за миг до этого от неподвижного лица веяло могильным холодом, и вот напротив Ратибора вновь сидит привычный Константинус. Лекарь как будто даже постарел, теперь перед Винтом сидел древний старик, закованный в колыхающую громаду плоти.