– Почему нарядные? На тот свет, что ли, наряжались?

– На этот. Раньше на бои дамы любили посмотреть. Как коррида, только с солдатиками. Поэтому мундиры всегда яркие шили. Здесь, под Севастополем, ничего, конечно, подобного не было. Английский командующий отдал глупый приказ, кавалеристы двинулись вперед, хотя местность с обеих сторон простреливалась нашими пушками. Дым, грохот, кони понесли – не остановить. Вынесло их прямо на русские штыки. Момент – и нет графов с лордами. Англичане это место «долиной смерти» назвали. А во время Великой Отечественной здесь, где мы стоим, располагались немецкие укрепления. Вот и смотри теперь, каково нашим – они снизу шли – было гору брать.

– Да, задачка-то невыполнимая.

– Немцы тоже так думали, – кивнула Тася. – Пойдем теперь в диораму.

То, что развернули художники на полотне, занимавшем всю стену полукруглого зала, оказалось намного страшнее и реальнее любых представлений. Голый, изрытый снарядами склон и рвущиеся вверх люди, в лицах которых нет ни отчаяния, ни страха…

На обратном пути, уже в автобусе, Евграф спросил:

– Тася, вот не пойму я. Ты говоришь, что город обороняли двести пятьдесят дней. И оставили его по приказу командования, когда стало нечем воевать, нечего есть и пить. Но здесь же с трех сторон вода. Куда люди-то делись? Не в Турцию же вплавь!

– Если бы в Турцию… Это все так жутко. Мне даже говорить не хочется. Я, когда сама впервые узнала – нас с классом на место последних боев водили, – ревела…

– Все равно, рассказывай. Иначе картина неполной получается.

– Есть такое место – Тридцать пятая береговая батарея. Она в скалу врыта. Две огромнейшие пушки. Когда стало понятно, что воевать нечем, вся армия туда ушла. Люди думали, что их кораблями снимут. Или самолетами. Но забрать почти никого не удалось: везде немцы. Сначала не получалось, а потом… потом их просто бросили.

– Сколько же там?..

– Никто точно не знает. Восемьдесят, сто тысяч.

– Ско-о-лько? – Евграф развернулся, посмотрел в печальные Тасины глаза. – Так много? Не может быть!

– Может. В Ставку ушло сообщение, что армии нет. А город после этого еще две недели сражался. Не только военные. И жители тоже. Женщины. Даже дети. Маленькие совсем. Когда патроны закончились, люди без еды и пресной воды несколько суток под скалами в море стояли. Впритык друг к другу. А сверху их фашисты из автоматов расстреливали – кто из-под берега высунется случайно. Или специально, если нервы не выдерживали. И с катеров расстреливали. Там же и убитые плавали, среди живых. Тысячами. Вода от крови красной была. Нам на экскурсии фотографии из немецких архивов показывали.

– И что, они там все, в воде…

– Нет, конечно. Знаешь, какой длины была колонна военнопленных? От Севастополя до Бахчисарая. А до него на автобусе больше часа ехать.

– Но почему их не спасли?! Так нельзя! Какой-нибудь марш-бросок. Хоть как-то!

– Как?! Нет, невозможно… Потом это повторилось. Только уже с немцами, когда город освобождали. Их тоже из-под скал выковыривали.

– «Кто с мечом придет, от меча и погибнет», – задумчиво процитировал Евграф.

– На том месте теперь музей. Мы с дедом ходили. Сначала под землю спускались батарею смотреть. После нас повели в пантеон. Представь, огромный круглый зал, темнота полнейшая, музыка… И вдруг на стенах возникает панорама разрушенного Севастополя. Садится солнце, вспыхивают звезды, и среди звезд, на куполе, постепенно проявляются лица погибших – моряки, солдаты, женщины. Даже дети, маленькие совсем. Тысячи! Все глядят на тебя и медленно растворяются. Только горящие свечи остаются… Мы когда из пантеона вышли, дед, здоровый и сильный, за сердце держался…

* * *

Было уже далеко за полдень, когда Тася, помахав рукой, выскочила из автобуса на своей остановке, предупредив, что собирается вечером на занятия.

Шагая домой по не слишком тенистой кипарисовой аллее, Евграф пытался навести порядок в собственной голове: мысли, эмоции, знания, неожиданные способности, Тася, загадочный Дионисий… Так много и так сразу!

– Денис, ты здесь? – позвал он вслух.

«Меня никогда не называли этим именем. Но мне понравилось».

– Значит, ты не против?

«Зови».

– Ну, как тебе все это? Я, если честно, загрузился по макушку.

Дионисий не ответил.

Евграф вошел в комнату, перекинулся парой слов с тетей Люсей, съел обед, отдохнул, собрался идти в Херсонес и только тогда услышал:

«Преемник! Этот город достоин поклонения».

₪ ₪ ₪

Истошные вопли и громкая брань заставили Хаемона поморщиться. Шум мешал размышлениям о средствах, которые предстояло выделить на укрепление городских стен. Вопрос был неприятным, но его стоило решать побыстрее, поэтому отрываться и идти выяснять не хотелось. И вставать не хотелось: в последнее время он стал слишком мало внимания уделять тренировкам – тело обрюзгло, стало неповоротливым.

Проще всего было выждать, но вопли не прекращались. Тяжело поднявшись, Хаемон вышел во двор, окинул его недовольным взглядом.

Возле цистерны, прижавшись к колонне портика, не замолкая, вопил молодой раб, обычно работающий в доме у очага. Перед ним, в большой луже, лежала разбитая гидрия. Вокруг прыгал разъяренный Кирос, выкрикивая ругательства и угрозы. Слов из-за возбуждения было не разобрать, впрочем, Хаемон и не вслушивался. Его внимание сосредоточилось на глиняном черепке, зажатом в руке сына. Края черепка были остры, и несколько рваных кровавых борозд уже украшали живот и бока зашедшегося от ужаса раба.

В другой момент Хаемон не стал бы вмешиваться: из Кироса должен вырасти настоящий мужчина, которому предстоит вести немалое хозяйство, когда самому Хаемону откроется царство Аида. Возможно, к тому времени Киросу достанется не только родовой дом и приобретенные немалыми усилиями клеры, но и весь этот… Нет, об этом даже думать пока опасно. А сына надо бы остановить. Этот раб хорошо знает свое дело, и неразумно оставаться без вечерней трапезы из-за глупости юнца.

– Достаточно! – Хаемон вышел из тени портика. – Я к тебе обращаюсь, Кирос. Опусти руки и отойди. – Он строго глянул на дрожащего окровавленного юношу. – А ты прекрати вопить. У меня уши болят от твоего крика. Убери осколки, приведи себя в порядок и ступай работать. Тебя больше никто сегодня не тронет.

Раб, всхлипывая и постоянно оглядываясь, пополз по полу, собирая остатки гидрии. Кровь полилась на мозаику. Хаемон брезгливо скривился, хотел что-то сказать, но передумал. Кивнул сыну, приглашая его следовать за собой, и, не оборачиваясь, пошел в комнату. Кирос поплелся следом.

Опустившись на тронос, Хаемон спросил, тщательно контролируя готовый сорваться голос:

– Чем вызвана твоя ярость, Кирос?

– Позволь мне не отвечать на этот вопрос.