Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодаря своей подготовке Бочарникова получила звание ефрейтора и была назначена командиром отделения в четвертом взводе второй роты. Впоследствии ее повысили до младшего унтер-офицера и поставили командовать четвертым взводом после того, как его предыдущий командир вступила в Морскую женскую команду. Фельдфебелем ее роты первоначально была молодая женщина из интеллигенции, которая, по-видимому, не справлялась с возложенными на нее обязанностями. Ее заменили на двадцатитрехлетнюю казачку Марию Кочерешко (доброволица С. называет ее Кочерышкиной) [Пятунин 2000:2], которая была ветераном войны, получила два ранения и была награждена Георгиевским крестом; она оказалась более жесткой, чем ее предшественница, и быстро навела в роте порядок.
По словам Бочарниковой, женщины, вступавшие добровольцами в это подразделение, происходили из самых различных социальных слоев: «Яркие сарафаны крестьянок, косынки сестер милосердия, разноцветные ситцевые платья заводских работниц, элегантные платья барышень из общества, скромные наряды городских служащих, горничных, нянек… Кого здесь только не было!» [Бочарникова 2001:174]. В батальоне числились шестьдесят женщин, направленных в столицу из Вятки после того, как их местному подразделению разрешили присоединиться к 1-му Петроградскому женскому батальону. Согласно С., примерно 60 % женщин происходили из интеллигенции; остальные 40 % были из необразованных классов [Пятунин 2000: 2]. В этническом отношении большинство составляли русские, но были также польки, еврейки и представительницы других национальностей и этнических групп. Некоторые уже имели опыт военной службы, в том числе участия в боевых действиях; в ряды батальона вступили даже две монахини. Большинство женщин шли в солдаты из патриотических соображений, но были и те, кто руководствовался личными мотивами, в том числе стремились спастись от домашнего насилия со стороны мужчин. Одна из доброволиц вспоминала, как муж бил ее и вырвал ей половину волос. Узнав, что женщин принимают на военную службу, она сразу сбежала из дома и записалась в батальон. Ее муж пошел жаловаться в военный комиссариат, но получил ответ, который сама эта женщина передавала следующим образом: «Теперя, апосля революции, слабода. Не смеешь бабу трогать, ежели она на хронт едет защищать Рассею» [Бочарникова 2001: 177]. С. вспоминает, что сама она вступила в батальон, спасаясь от глубокого личного горя, которое она испытывала после смерти пятилетнего сына [Пятунин 2000: 2].
Группа женщин-солдат 1-го Петроградского женского батальона и мужчины-офицеры (любезно предоставлено Государственным центральным музеем современной истории России, Москва)
Политические взгляды женщин-добровольцев были столь же различными. В их рядах были ярые монархистки, негодовавшие, что им придется присягать Временному правительству. Они считали, что оно предало «царя-батюшку» (как в дореволюционной России часто называли монарха). Одна из доброволиц после выступления старой революционерки Е. К. Брешко-Брешковской сказала: «Эх, бабушка, бабушка! Милая, славная ты старушка, жаль мне тебя! Но с какой бы радостью я всех твоих товарищей перевешала на первой осине за то, что они даровали “великую, бескровную”» [Бочарникова 2001: 180]. Несмотря на недоверие к новому правительству, они принесли присягу и сохранили готовность выполнять любые приказы. Присяга оказала существенный психологический эффект на превращение женщин в «настоящих солдат». Все они разделяли мнение, что их задача – защищать Родину от внешнего врага вне зависимости от внутриполитической ситуации. В сущности, их взгляды вполне подходили для идеальной современной армии – чуждой политике, но готовой подчиняться приказам тех, кто находится у власти.
В соответствии с Приказом № 1, в женском батальоне, как и во всех регулярных воинских частях, существовал солдатский комитет. Бочарникова была избрана в него в качестве представительницы своей роты. Одной из первой инициатив комитета, свидетельствующей о его социальной миссии, стала кампания по повышению грамотности в батальоне. Неграмотных женщин-военнослужащих начали учить чтению и письму, но эти усилия не увенчались особым успехом. Для многих женщин из рабочего класса и крестьянок оказалось очень трудно овладеть этими навыками. Другие злоупотребляли своими новоприобретенными способностями – например, одна женщина, научившись писать свою фамилию, исписала ею все стены своей казармы. Это повлекло резкие упреки и угрозы со стороны сослуживиц, которые предупредили, что если она немедленно не прекратит, то ее ждет порка. Ротный комитет также вознамерился искоренить среди женщин сквернословие. По воспоминаниям Бочарниковой, эти усилия оказались более успешными. В самой роте устранить сквернословие удалось, но в обозе, где служили в основном женщины из низшего класса, многие продолжали ругаться, подобно «довоенным боцманам» [Там же: 193], несмотря на постановления комитета и возмущение офицеров.
Петроградский женский батальон в лагере Левашово (любезно предоставлено Государственным центральным музеем современной истории России, Москва)
В отличие от Крыловой, описавшей свою жизнь в батальоне Бочкаревой, Бочарникова не упоминает о том, чтобы она сама или кто-то из ее сослуживиц придерживались феминистских взглядов. Однако очевидно, что женщины-солдаты этого подразделения вполне осознавали влияние своих действий на взаимоотношения полов. Когда солдаты-мужчины советовали им возвращаться по домам и выполнять женские обязанности, женщины-добровольцы возразили, что это сами мужчины не исполняют свой долг защитников Родины. Бочарникова сообщает, как женщины ее взвода написали ответ одному солдату, который возмущался их действиями: «А вам разрешите дать совет: нарядитесь в наши сарафаны, повяжите головы повойниками, варите борщ, подмывайте Ванюток, подвязывайте хвосты буренкам и, луща семечками, чешите языками» [Там же: 190]. В другом случае, обыгрывая собственную гендерную трансгрессию, после принятия присяги женщины-солдаты запели традиционную маршевую песню, в которой поменяли местами мужские и женские роли. «Солдатушки, браво ребятушки! А где ваши мужья?» – запела командир взвода. Доброволицы грянули в ответ: «Наши мужья — заряжены ружья. Вот где наши мужья» В изначальном варианте песни