Этот обед для гурманов, на который собралось «много наших самых видных торговцев, чиновников, капиталистов и представителей свободных профессий», разумеется, сопровождался винами и алкогольными напитками «лучшего качества»(27).

Французские предприниматели открыли несколько ресторанов, не столь роскошных, как «Дельмонико» или «Лафайет», но и они ценились горожанами не меньше. Таким был ресторан «Золотая курица», название, которое скверное англосаксонское произношение быстро переделало в «The Poddle Dog» — «Пудель». Такими были и «Мэзон Риш», и «Мэзон Маршан», а также другие гастрономические храмы, куда приходили объедаться жители Сан-Франциско(28).

Было также и несколько «особых заведений», скопированных с ресторанов парижских бульваров, где за непомерную цену можно было заказать изысканный обед, который подавали «юные отзывчивые Гебы»(29), а в 1851 году один французский ресторан открыл «особые кабинеты», где гастрономия соединялась с флиртом. Заведения каждый вечер заполнялись отъявленными кутилами — бонвиванами и куртизанками в шуршащих платьях.

«Элита» в 1853 году собиралась в ресторане «Уинн Бранч», открытом в январе трактирщиком Уинном. «Бранч», расположенный на углу улиц Вашингтона и Монтгомери, был украшен с большим вкусом, и алкогольные напитки были у Уинна запрещены. Подавали мороженое, желе, пирожные и самые изысканные прохладительные напитки; «посетители могли встретить там самых уважаемых дам и господ страны». Г-н Уинн, уже владевший знаменитой «Фаунтин Хэд», держал 100 человек персонала, и его доходы с двух заведений доходили до 57 тысяч долларов в месяц. Кроме того, он был кондитером и экспортировал свои конфеты во все страны мира(30).

Он приехал в Сан-Франциско в 1849 году без гроша в кармане, заняв у друга деньги на дорогу. Начинал торговцем вразнос, продавая на улицах конфеты с лотка, подвешенного на шее с помощью пары бретелек(31). Потом он открыл небольшую лавку, которую дважды уничтожал пожар. Но он был настойчив и в конце концов сколотил значительное состояние. Щедрый филантроп, он всегда был готов помочь ближнему, кормил «бедных и голодных» в своих двух ресторанах, помогал жертвам «бедствий и катастроф», а в 1853 году он пожертвовал 7 тысяч долларов церкви(32).

У жителей Сан-Франциско было много способов занять свой досуг или, попросту говоря, убить время. Прежде всего театр. В январе 1850 года в Сан-Франциско приехала театральная труппа с намерением дать несколько спектаклей. Поскольку театра в городе еще не было, актеры выступили на втором этаже здания, в котором находилась редакция газеты «Альта Калифорниа». Успех этого предприятия был очевиден, и несколькими месяцами позднее на улице Вашингтона был построен небольшой уютный зал. За ним поднялись и другие театры, «Дженни Линд», «Адельфи», «Америкен», «Метрополитен» и «Юнион».

Параллельно со своей журналистской деятельностью Альбер Бенар решил создать театральную труппу, а директор «Дженни Линд» согласился сдать ему в аренду зал для нескольких представлений. Бенар по этому случаю добавил к своей фамилии театральный псевдоним «де Рюссайль» и написал пьесу «Калифорнийский гений», которую сам же и поставил на сцене, став одновременно и режиссером, и контролером. Эту пьесу играли четыре вечера подряд, и зрители встречали спектакль бурными аплодисментами. Сгоревший во время пожара в мае 1851 года деревянный «Дженни Линд» был восстановлен в камне и кирпиче, с четырьмя ярусами, партером, оркестровой ямой, ложами и амфитеатром. Стены оставались голыми, «без обоев и обивочной ткани, без украшений, и при входе в зал вас пронизывал холодок», говорит Бенар(33).

Но это не смущало американскую публику: «Я не могу обойти молчанием тот совершенно необычный для американцев пыл, с которым они выражали актерам благодарность за доставленное удовольствие… Во Франции мы аплодируем до изнеможения, иногда кричим "браво". В Италии, Испании, Англии, России удовольствие и удовлетворение выражают, насколько я знаю, таким же образом. В Америке все по-иному. То, что повсюду служит выражением неодобрения и осуждения — свист — там изъявление восторга. Чем больше американцам нравится спектакль, тем больше они в театре свистят, а когда к адскому шуму, вызванному свистом, добавляются дикие крики, что бывает часто, это значит, что публика в восхищении»(34).

Цена места в театре высока: 3 доллара в первом ярусе, 2 доллара во втором, 1 доллар в партере, но постоянная труппа играет хорошо, а в главных ролях выступают ведущие актеры. Таковы знаменитый комедийный актер Джеймс Старк с Восточного берега, трагик Джуниус Брутус Бус, основатель крупной актерской династии, самым знаменитым представителем которой был Джон Уилкис, убийца президента Линкольна.

Как журналист, Бенар имел доступ во все театры. Его любимым был «Америкен Сиетер». Это, пишет он, «настоящая бонбоньерка. Комфорт, которым так хорошо умеют себя окружать как американцы, так и англичане, заявляет о себе на каждом шагу. Повсюду мягкие ковры, которые, приглушая шум шагов, позволяют спокойно прогуливаться в кулуарах и заглядывать в ложи, не вызывая безумных криков из партера "Тише! Тише!"». Ярусы украшены «изящными росписями», ложи — «тонкими муслиновыми занавесками и бархатом гранатового цвета». Таким же бархатом обтянуты диваны и кресла. Труппа «более чем удовлетворяет потребности зрителей». Бенар особо отмечал очарование и талант мисс Карпентер, «прелестями, которой не устают восхищаться и аплодировать». Зал бывал полон каждый вечер. Оркестр, «довольно многочисленный и руководимый хорошим дирижером, во время антрактов играет кадрили, вальсы и польки, несколько лет назад производившие фурор в Париже»(35).

Об «Адельфи Театре», где выступала французская труппа под руководством трех женщин, Бенар отзывается со всем присущим ему остроумием. «Разумеется, здесь, в 6 тысячах лье от Парижа, мы не можем быть слишком требовательными и строгими, и поэтому всегда готовы находить очаровательными вечера, которые эти дамы устраивают для нас каждое воскресенье. И прежде всего лично я не могу быть слишком строг к любой из этих любезных, добрых дам, которые очень ко мне расположены», — пишет он в своем вступлении. Тем не менее, хотя Бенар по понедельникам и публиковал в своей газете «такие длинные рецензии, которых не всегда удостаивались даже лучшие постановки наших парижских театров», он признавал, что спектакли, которые они ставили, были весьма посредственными. «О, лживая пресса! Я про себя оплакиваю тех, кто следующим воскресеньем, поверив статье "Театр", напечатанной в "Дейли Тру Стандард", спешил заказать ложу, надеясь провести в театре один из самых приятных вечеров»(36).