– Я же просто пошутил, матушка.

– Не представляю, что пытается мне сообщить Генриетта Мария, – сказал Джосайя. – Анна, ты что-нибудь понимаешь?

Медленно, изящно Гетта поднялась на носочки и сделала изумительный пируэт, подняв чуть согнутые руки над головой с черепаховым гребнем в волосах. Она походила на прекрасный сон, на фею, на танцовщицу из французской придворной труппы. Я и не знала, что она может так танцевать. Но это зрелище не вызвало у меня ни удовольствия, ни радости. Я увидела радость на ее личике, потом виновато-хмурое лицо Джосайи, и внезапно всё поняла.

– Она хочет узнать свою роль! – осенило между тем Генри. – Какая роль в этом представлении будет у Генриетты Марии, отец?

Нет, подумала я. Только не так. Не на глазах у ее братьев. Но Джосайя это сделал. Задумчиво поболтал вино в бокале и сказал очень-очень тихо:

– Генриетта Марии не будет участвовать в представлении.

Девочка резко опустилась с носочков на полную ступню. Я не могла поднять на нее глаз. Отвернувшись, я стала глядеть на поленья в камине, желая, чтобы огонь поглотил меня.

– Даже в маленькой роли? – голос Чарльза – он прозвучал слишком громко, слишком беззаботно. – Я уверен, мы можем ее куда-нибудь вставить. Без речей, конечно!

Джеймс и Генри прыснули.

– Ей пока рано, – ответил Джосайя. – Она слишком мала для подобных вещей. Она посидит с нами за столом, а потом пойдет спать.

Мальчики провели вне дома слишком много времени. Они не распознали предупреждение в отцовском голосе. Упиваясь своим остроумием, они продолжали придумывать все новые идеи.

– Сделаем ее купидоном.

– Любовь слепа, так почему ей не быть немой?

– Пусть танцует в комической интерлюдии!

– А если нарядить ее демоном? Знаете, такие маленькие демонята?

– О да, они самые шустрые. У мистера Джонса они всегда выскакивают из облака дыма.

– Он ведь использует для этого королевских карликов?

– Да, но карликов вечно не хватает. Переоденьте девочку и нарисуйте ей бороду, говорю я вам.

– Хей-хо! Мы поместим ее в зверинец! Ее величество обожает странных и забавных людей.

– Уверяю вас, нет никого забавнее нашей сестрицы.

– Довольно! – из бокала Джосайи выплеснулось вино, так резко он выпрямил спину. – Довольно, уймитесь. – Его низкий, рычащий голос перекрыл шум голосов и буквально проник мне под кожу. – Что за пустая болтовня! Я полагал, что вы выросли и стали взрослыми мужчинами.

Мальчики, мигом утихнув, стояли с опущенными головами.

– Мы только…

– Неважно, Генри. Скоро здесь будут король и королева, понимаете ли вы это? Допустимо ли, чтобы мои сыновья вели себя, как шуты?

– Нет, отец.

– Я сказал, что Генриетта Мария не останется на представление, и разговор окончен.

Если бы она топнула ногой, заплакала или толкнула меня, как тогда в саду – я бы стерпела. Но ничего этого Гетта не сделала. Она упала на колени рядом с камином и положила руки на колени. Она не зарыдала. Не пошевелилась. Только не отрываясь смотрела на огонь, как только что смотрела я, будто прозревая что-то в его глубине.

Все уже ушли спать, но ни Лиззи, ни мне не удавалось сдвинуть Гетту с места. Мы не могли уговорить ее посмотреть на нас. Она словно превратилась в одну из этих деревянных досок, с отсутствующим выражением на застывшем лице.

– Может, попробовать ваши бриллианты? – предложила Лиззи.

Я надела их на тонкую шейку Гетты, но все было тщетно. Они висели на ней, мерцая, переливаясь и вспыхивая то красным, то оранжевым.

Так мы и оставили ее там, смотреть, как поленья превращаются в горки золы. Моя дочурка, одна в темноте, наедине с догорающими огнями.

* * *

Я не могу уснуть. В ушах все звучат и звучат мелодии, которые, кажется, никогда не выветрятся из моей памяти. А стоит закрыть глаза, как я вижу палевый шелк, пунцовую тафту и кружева с золотыми нитями. Кажется, будто я все еще продолжаю танцевать. Сердце мое танцует. Джосайя оказался прав: это был триумф.

Они прибыли вскоре после полудня, сопровождаемые почетным эскортом, со множеством глашатаев и лейб-гвардейцами королевы. Величественное зрелище: сверкающая, многоцветная лента из коней, доспехов, стягов растянулась по дороге и вилась вдоль реки, уходя за холмы. Фейфордские пуритане, все до одного, попрятались в своих домишках и не мешали кавалькаде – правда, ни один не вышел поприветствовать высоких гостей. Я была к этому готова и наняла простолюдинов из Торбери Сент-Джуд, чтобы изображали верных подданных. Они не подвели и справились с этой задачей.

Как только королевская чета вступила на мост, раздались фанфары – это заиграли музыканты на борту барки. От грохота сотен копыт во все стороны разлетались галки. Из пасти каменной собаки – фонтана – било красное вино, стекая в бассейн.

Король оказался меньше ростом, чем я ожидала, и очень стройным, чтобы не сказать щуплым. Облаченный во все черное, с острой бородкой и сонными глазами, он выглядел старше своих лет. Единственным отступлением в его строгом облике был широкий воротник из серебряных кружев, изящных и тонких, как паутинка.

Но она! Увидев, как королева, легкая, миниатюрная, соскакивает с лошади, я чуть было не лишилась чувств. Она была обворожительна, умна и заразительно весела: целый день смеялась, пела и говорила без умолку. Черные ее волосы блестели, как полированный агат, карие глаза сияли. Лиззи зовет королеву папистской ведьмой, и, возможно, отчасти это правда, потому что она буквально околдовывает собеседника.

Пиршественные столы мы установили в Большом холле. На золотых блюдах были разложены перепелиные яйца, лососина, петушьи гребешки, сладкий картофель, финики. Все это было превосходно украшено травами Гетты. Я и не представляла до сих пор, как усердно трудилась для этого моя дочь.

С того вечера, когда Джосайя запретил ей участвовать в представлении на маскараде, Гетта была очень серьезна, послушна и вела себя безукоризненно. На пиру она с любопытством наблюдала за тем, как едят и болтают придворные. Я ожидала, что она станет хихикать, трогать тугие завитки на дамских прическах, но нет. Девочка только наклоняла головку к плечу, как воробышек, и смотрела. Хотела бы я проникнуть в ее мысли! Почему я, подобно Создателю, не могу читать в сердце у девочки, которую произвела на свет? Почему могу слышать Джосайю, а ее нет?

Застолье, кажется, не радовало Гетту – правда, еда редко бывает для нее источником удовольствия, с ее-то крохотным язычком. Однако, когда пришла Лиззи, чтобы отвести ее спать, на лице девочки появилось очень необычное выражение. Она уходила с улыбкой на устах – но какой улыбкой! От нее веяло ледяным холодом, а не обычным солнечным светом.

Тогда меня это не слишком взволновало, да и некогда было думать о Гетте, уходящей наверх. Воплощенное бессердечие, я слишком наслаждалась праздником, чтобы обратить на это внимание. Но сейчас мысль об этом пугает меня: безмолвная девочка сидит с ручным воробьем на коленях и слушает музыку и взрывы хохота, доносящиеся до нее снизу. Бедное дитя. Это не ее нужно было бросать в одиночестве, как прокаженную, а меня.