Аньес уже не знает, кто она и что. Она здесь, с ним, как Клара. Клара спала здесь. Клара клала голову на эту подушку, Клара закрывала глаза и утыкалась в его тепло. Голос Бонги рыдает в ночи.

— Ничего страшного… Это пройдет. У всех бывают минуты отчаяния… когда все видится в черном свете… А где сейчас твой муж?

— В Шалон-сюр-Сон, на стройке…

— Он хорошо с тобой обращается?

— У любви, когда ее получаешь слишком поздно, уже не тот вкус… Или ее всегда не хватает, или ей не доверяешь… или… ну не знаю…

Она слышит себя со стороны и удивляется: впервые в жизни она говорит о своем одиночестве вслух. Пытается зажать себе рот ладонью. Если он будет задавать ей вопросы, она может так откровенничать всю ночь.

— Знаешь, оставайся тут, а я займусь тем, что хотел сделать, — ласково предлагает он. — Можешь спать, если хочешь, ты мне не помешаешь…

— Нет. Я пойду… Мне надо домой… Дети же…

Она пытается встать, но ее ведет в сторону. Она протягивает руки в пустоту, чтобы удержать равновесие, и падает обратно на матрас.

— Боже мой… Боже мой… — очумело бормочет она. — Что со мной? Я обычно не такая, ты же знаешь… Обычно я держусь…

Она виновато улыбается, и Рафа вновь вспоминает ее школьные фотографии. «Бедняжка Аньес, — вздыхала его бабушка. — Самая стойкая из вас, эта девочка все берет на себя!» Теперь он видит перед собой маленькую девочку, и ему хочется обрушить на нее лавину ярких красок, нежных слов, надежд на самое лучшее. Он садится на матрас, привлекает ее к себе, гладит по голове, говорит мягко и успокаивающе.

— Все пройдет, вот увидишь, все пройдет… Ты вечно хочешь, чтобы все было идеально, и слишком многого от себя требуешь. Расслабься… Наслаждайся. Думай о себе, только о себе… Тебе никогда не хватает времени на себя.

— Я хотела увидеть наш дом на Виктора Гюго, наш квартал, а потом…

— Прошлое вернулось, и тебе стало грустно… Верно?

Она кивает. Голос Бонги смолк. Они одни в тиши мастерской. Она моргает, ей слепит глаза лампочка у кровати. Он гасит свет.

— Так лучше? Может, поставить другой диск?

— А можно еще раз тот же самый?

Он приподнимается, на заду подъезжает к музыкальному центру, снова ставит диск. Возвращается к ее изголовью. Берет свой косяк — аккуратно, чтобы не обжечься.

— Возьми себе, если понравилось… Я себе еще куплю…

Она отрицательно качает головой.

— Нет, если я поставлю его дома, это будет не то… Дома все как-то… я чувствую себя старой, такой старой… И некрасивой… Но я привыкла…

— Ты красивая, Аньес, ты просто этого не знаешь.

— Мама была красивая… Я видела ее старые фотографии… А он предпочел шлюху в мини-шортах и на каблуках, которая красит себе ногти на ногах…

— Может, он всю жизнь мечтал о шлюхе, которая красит ногти на ногах? Может, это был его фантазм, и он не смог устоять? Может, твоя мать отказывалась красить ногти на ногах…

— Неужели мужчина может из-за этого уйти?

— Некоторые мужчины могут… когда слишком уж хочется…

— И бросить детей? — поражается она.

— Ты когда-нибудь испытывала безумное, неистовое влечение к кому-нибудь, Аньес?

Он смотрит на нее весело и нежно. Она лежит, свернувшись калачиком, на матрасе, подложила ладошки под щеку и серьезно слушает его.

— Твоя мать, наверно, отказывалась надевать чулки с поясом и короткие шорты, отказывалась красить ногти на ногах… ну вот однажды он не выдержал. Вот такая глупость… и, кстати, с тех пор он живет со своей шлюхой. Не бросил ее.

— Ты его защищаешь?

— Нет. Но я пытаюсь понять, что происходит у мужика в голове. Твою мать хохотушкой не назовешь…

— Меня тоже хохотушкой не назовешь…

— Тогда будь начеку… Жизнь может устроить перемену блюд прежде, чем ты опомнишься… у тебя все слишком серьезно. Ты проходишь мимо страсти, мимо простых радостей, мимо безрассудных порывов, просто так, ради удовольствия…

— Может, все это не для меня?

— Это уж я не знаю… О желании я понял одно, что его надо поддерживать, любой ценой… и что это тяжкая работа!

— Да, но все-таки детей так не бросают… И не раздают им оплеухи на лестнице.

Рафа запрокидывает голову и хохочет:

— А, это когда ты на него наорала! Обзывала засранцем, гадом, гондоном…

— Я?! — восклицает Аньес в ужасе. — Да это невозможно! Я тебе не верю! Я никогда бы не смогла такое сказать, не решилась бы! Я и слов-то таких не знала!

— Тогда решилась, я тебя уверяю… Ты вопила на весь подъезд, акустика там хорошая… Все соседи вылезли на площадку уши греть. Чистая фурия, орала, брызгала слюной, вся красная от злости, как помидор! Чуть глаза ему не выцарапала!

— Неправда, нет, — повторяет потрясенная Аньес. — Врешь ты все!

— Да честно, не вру… По мне, так это скорее забавно… Хоть раз ты перестала сдерживаться…

В шутку, чтобы немного отвлечь ее от застарелого гнева, он просовывает палец в вырез кардигана, обнаруживает два круглых белых полушария и рассеянно гладит их, приговаривая:

— Нет, ты красивая, особенно сегодня…

Она трясет головой, словно отметая саму эту возможность.

— Ты прекрасна, как поцелуй под дождем…

— Ты смеешься надо мной! Это нехорошо, Рафа!

Она затыкает уши, не хочет больше слушать. Он вытягивает свои длинные ноги и ложится рядом. Как брат, так, как ее братья, конечно, никогда не делали… Он поднимает одну за одной пряди цвета красного дерева, ерошит их, обводит пальцем овал лица, пощипывает щеки, розовеющие под его рукой. Она становится картиной, женским портретом в стиле Модильяни. Ее глаза купаются в зелени, гармонирующей с каштановыми бликами волос. Красивая и нежная, замкнутая и хмурая… он любуется ею, меняет ракурс, держа в руках ее лицо, и нежно склоняется к ней. Она не сопротивляется, она превратилась в комок глины, которому он придает форму и размещает на подушке. На миг ей приходит в голову, что у нее, наверно, довольно глупый вид с этим полуоткрытым, призывно ждущим ртом, она закрывает рот, потом забывает обо всем. Он не смеется над ней, она читает это в его глазах. Не сравнивает ее с другими. Она закрывает глаза и подставляет лицо его ласковым пальцам. Рафа обнимает ее, укачивает. Она размыкает губы, и он целует ее. Его губы накрывают ее губы, касаются их мягко и ненавязчиво. Музыка и ночь укутывают их. Он чувствует, как она расслабляется в его руках. Его пальцы скользят по ее горячей спине, спускаются к пояснице.

— У тебя нежная кожа…

Она вздрагивает и зарывается носом в футболку Рафы, вдыхает его запах, незнакомый запах, непохожий на запах Ива. Внезапно вырывается, Рафа отстраняется, убирает руки, но она снова прижимается к нему и шепчет куда-то в шею: