– Черт возьми! – воскликнул Хэнк, прыгнув в пруд. – Когда весь мокрый, на ветру холодновато.

– Прими текилы, – посоветовал Том.

– Отличная мысль.

Джоди пошла в дом, чтобы принести еще спиртного. Войдя внутрь, она включила телевизор, однако убрала звук. Экран засветился наподобие лампы, мелькавшие на нем фигуры казались разноцветными абстракциями. Джоди набрала музыкальную программу, и к шелесту ветра присоединилась мелодия, которую вели арфы и флейты. На черном небе мерцали звезды, над макушками деревьев сверкала, будто самоцвет, будто десять Юпитеров, выведенная на орбиту гигантская солнечная батарея. Луна должна была взойти не раньше чем через час.

– Вода становится слишком горячей, – проговорила Рамона (широкоплечий орел с гладкой мокрой кожей, стоявший на мелководье). – Стоит из нее вылезти, тут же замерзаешь. И ветер вдобавок… Никак не приспособиться.

– Мне почему-то вспоминается рассказ о том, как Мюир ночевал на Шасте[18], – отозвалась черепаха. – Он был сыном священника-кальвиниста, который не давал ему спуску, поэтому вырос привычным ко всему и Сьерра ничуть его не пугала. Но однажды они с приятелем поднялись на Шасту, и на вершине их застала пурга. Мюир наверняка бы погиб, однако в те дни на Шасте еще имелись горячие источники, и вот Мюир с приятелем разыскали на вершине озеро и прыгнули в воду. Но та оказалась жутко горячей, градусов шестьдесят пять; к тому же от нее разило сероводородом. Они вылезли на берег и, естественно, мгновенно замерзли. Хорошенький выбор – свариться заживо или превратиться в ледышку, верно? Им оставалось лишь одно: они всю ночь то прыгали в воду, то вылетали на берег, пока не отупели настолько, что перестали различать жару и холод. Впоследствии Мюир говорил, что ночь выдалась тяжелой, из чего следует, что ночка и впрямь была о-го-го, раз о ней так отзывался Джон Мюир.

– Он смахивает на нашего Хэнка, – сказал тигр. – Мы как-то отправились в горы, внезапно разразилась гроза, я повернулась к Хэнку и вижу – он лезет на дерево. Я кричу: «Какого черта? Ты куда?» А он отвечает, что хочет полюбоваться молниями.

– А когда мы были в Йосемитской долине и поднялись к водопадам, Хэнк забрел по колено в воду и подошел к самому обрыву, и наплевать ему было, что лететь в случае чего придется целых три тысячи футов! – прибавил петух.

– Ну да, – отозвался Хэнк, – ведь иначе я ничего бы не увидел.

Все рассмеялись.

– И потом, дело было в октябре, вода стояла низко.

– А помнишь водонапорную башню в Колорадо? Мы залезли на самый верх, и тут появляются какие-то чудаки, которые принимаются с нее нырять. А до воды футов пятьдесят-шестьдесят! Ну вот, они все нырнули, и тут Хэнк встает на край, чтобы получше разглядеть, целы они или нет, и, разумеется, летит вниз!

– Я бы нырнул и раньше, – откликнулся койот, – но сообразил, что можно, только когда увидел этих ребят.

– А как-то раз мы ехали на подъемнике на вершину Биг-Беар, – продолжал рассказывать петух, справившись с приступом смеха, – и Хэнк сказал: «Слушай, до чего же хочется взять и полететь! Шикарное, должно быть, ощущение». Я не успела и рта раскрыть, как он прыгнул с подъемника, пролетел футов тридцать и шлепнулся на склон горы!

– И оцарапал лыжами лицо, – добавил Хэнк. – Причем не знаю как.

– А когда ты заставил Дамасо взобраться на Джошуа-Три…

– Я погорячился, – признался койот. – Он испугался, оступился, когда мы шли по уступу, и покатился вниз, да так быстро, что я едва успел схватить его за волосы. Представляете картинку: человек висит над пропастью, а другой вцепился ему в волосы!

– Я согрелась, – сообщил орел, погрузившись в воду по самую маску, и передвинулся поближе к лошади. От прикосновения Рамоны у Кевина забурлила в жилах кровь, а женщина и не думала отодвигаться. Кровь приливала к сердцу, грозила разорвать сосуды; Кевин судорожно сглотнул. Магия прикосновения… Из воды на миг показалось плечо Рамоны, такое же горячее, как сама вода. Пар, что поднимался над озером, вдруг приобрел розовый оттенок – по телевизору начали передавать отчет о высадке на Марс. Интересно, подумалось Кевину, можно ли испытать оргазм через прикосновение?

Оскар и Дорис, лягушка и ворон, выясняли – естественно, в шутку, – кто из них был в своей жизни ближе к гибели и что страшнее – угодить под свалившуюся откуда-то железку, летать с Рамоной, бороться с Ванкуверскими Девственницами или вытаскивать из охваченного пожаром помещения важные документы… Тем, кто слышал этот разговор, оставалось только удивляться, как люди могут похваляться собственной глупостью. Кошка пихнула в бок черепаху и показала на лягушку. Черепаха покачала головой и кивнула в сторону орла с лошадью. Кошка пожала плечами.

– По-моему, пора, – заявил койот. – Марс, кажется, приближается.

– Сделать громче?

– Нет.

Арфы, флейты, шелест листвы словно аккомпанировали отчету о высадке людей на другую планету. Экспедиция долго откладывалась, то и дело возникали всякие неувязки, но сейчас она наконец-то близилась к завершению, которое, впрочем, было одновременно началом – началом чего-то такого, что не суждено было увидеть никому из ныне живущих, но от того ничуть не менее важного. Экран телевизора стал на мгновение окном в новый мир, в новую историю.

…С орбиты было запущено несколько автоматических зондов, которые совершили посадку в бассейне Эллада, именно там, где планировал посадить корабль начальник экспедиции. На всех зондах имелись телекамеры, которые в данный момент и передавали изображение садящегося корабля. Режиссерам трансляции было из чего выбирать, и они время от времени выводили на экран картинки сразу с двух или трех камер. Эллада, наиболее крупный кратер на поверхности Марса, росла на глазах, ее выстланное красноватым песком, усыпанное камнями дно постепенно приближалось. Потом появлялась иная картинка: розовое небо и черная, окруженная белым нимбом точка, которая увеличивалась с каждой секундой. Вот она превратилась в модуль с парашютом, внезапно ослепительно засверкала – сработали тормозные двигатели. Теперь на экране возник вид с орбиты: посадочный модуль, похожий сверху на пух чертополоха, опускается в кратер. Кадры, которые непременно станут достоянием истории, срез настоящего, лишь в котором все и происходит. Экран телевизора как будто сделался невероятно большим.

Шаман-койот снова завел свой речитатив, к нему присоединились и некоторые другие маски. Буквально все – мерцающие звезды, черная листва, черное же небо, шелест ветра, журчание воды, таинственная мелодия, голоса, привкус текилы, телеэкран, от которого исходило красное сияние, темный силуэт павильона, – все слилось воедино, возникло нечто цельное, не поддающееся разъединению. Черепаха, на мгновение вынырнув из пелены мистики, не могла не восхититься явно присущим шаману чувством обстановки. Как иначе можно было ощутить себя в этот великий миг заодно с человечеством? Тем временем модуль приблизился к поверхности Марса почти вплотную, и они увидели, как взвихрился красный песок, словно поднятый ветром – таким, как тот, что задувал над озером; их голоса стали громче, черепаха вдруг ощутила в сердце то, о чем, казалось, давным-давно забыла. Усмехаясь под маской, Том пел вместе с остальными. Модуль скрылся в облаках алой пыли. «Хей! Хей!» – закричали маски, прыгая в воде.