Когда в 1685 году герцог Йоркский сменил на троне своего брата и стал королём Иаковом II, он переехал в главную королевскую резиденцию, дворец Уайтхолл. Сент-Джеймс же перешёл к его второй супруге, Марии Моденской. Очаровательная Мария, единственная дочь Альфонсо IV д’Эсте, герцога Моденского, была младше своего супруга на двадцать пять лет, но брак оказался весьма удачным. За исключением одного — Мария была католичкой, как и две её предшественницы — королева-француженка Генриэтта-Мария, супруга Карла I, и королева-португалка Катерина Браганца, супруга Карла II. Сам король Иаков тоже был католиком, и политическое напряжение в стране, в частности, межу католиками и протестантами, нарастало.

Летом 1688 года во дворце Сент-Джеймс после пятнадцати лет брака в королевской семье наконец появился на свет наследник, причём наследник-католик — это стало последней каплей. Стране не нужен был следующий король-католик, и разразившаяся Славная Революция заставила короля Иакова вместе с семьёй покинуть не только дворец Сент-Джеймс, но и страну.

Новые король и королева, Вильгельм III и дочь Иакова, Мария II, не захотели жить в Сент-Джеймсе, навещая его только время от времени, и в 1695 году, после смерти Марии, Вильгельм отдал дворец её младшей сестре Анне. Анна была единственной наследницей бездетной королевской пары, так что старый дворец как следует привели в порядок. А всего несколько лет спустя, в 1698 году, сгорел Уайтхолл, так что главную королевскую резиденцию перенесли в Сент-Джеймс.

Когда после смерти своего зятя Анна стала королевой, она осталась в Сент-Джеймсе. Теперь дворец пришлось дополнить новым крылом, в котором находились покои правящей королевы, в том числе тронным залом и залом для официальных приёмов (они сохранились и до наших дней). Именно в годы правления королевы Анны Сент-Джеймс стал не просто одним из королевских дворцов, как было ранее, — он стал самым главным дворцом, и блестящий английский двор собирался именно там.

Вот как, по воспоминаниям современников, выглядел съезд придворных перед очередным приёмом во дворце: «Погода соответствовала праздничному настроению. Небо было чистым и солнечным, воздух наполняли свежесть и ароматы весны. Со двора дворца доносились военные марши, и пока гвардейцы занимали свои места на Сент-Джеймс-стрит, слышались их тяжёлые шаги, позвякивала амуниция.

За час до полудня терпение тех, кто заранее занял свой места, было вознаграждено, и придворные начали прибывать — поначалу поодиночке, затем целыми группами. Наука расчищать дорогу кнутом была тогда не столь хорошо известна, как в наши дни, а, возможно, роскошными и удобными, хотя и несколько громоздкими экипажами, которые были тогда в моде, было не так легко управлять. Как бы там ни было, между кучерами вспыхивали ссоры, то и дело звучала ругань. Экипажи наводнили даже дорогу для пешеходов, и кучера оттесняли толпу, не заботясь о рёбрах и ногах тех, кто не уступал им дорогу. Конечно же, последовала неразбериха. Однако, хотя людям в толпе, которых стискивали и толкали, было неудобно, всё равно царили радость и хорошее настроение.

Вскоре поток гостей увеличился, и кареты, коляски, седаны четырьмя ровными рядами устремились к дворцу. Занавески в экипажах в большинстве своём были раздвинуты, и внимание зрителей сосредоточилось на сидящих там ослепительных красавицах в кружевах и драгоценностях, на щёголях в роскошных костюмах, на важных судьях и их преподобиях в соответствующем облачении, на представителях армии и флота в полном обмундировании, иностранных послах и всех тех, кто только бывает при дворе. Экипажи большинства из них были новыми и чрезвычайно пышными, так же как и ливреи стоящих на запятках слуг.

Одежда тех, кто сидел в экипажах, была самых разных цветов, из богатых тканей, и это добавляло красок и блеска общей картине. Там были шёлк и бархат всех оттенков радуги, всевозможные парики, от изысканных „Ramillies“, которые только что вошли в моду, до изящных ниспадающих „French Сатрапе“. Не было недостатка и в шляпах с перьями, кружевных галстуках и манжетах, бриллиантах, табакерках, пряжках, тростях и прочих приметах щегольства».

В упомянутый выше зал для приёмов мечтали попасть все юные аристократы королевства — чтобы быть представленными при дворе. Что ж, двор — это особый мир, в котором можно с большими трудностями достичь высот и легко оступиться… Один из тогдашних писателей вспоминал: «Мне часто доводилось слышать, что английские девушки, с цветом юности на щёчках, самые прелестные создания в мире. Можно было бы сделать вывод, что зал для приёмов, где собралось множество этих бутонов, чтобы впервые распуститься, должен представлять собою интереснейшее зрелище. Этим утром, заметил я, должны были быть представлены несколько юных леди, и даже уродство дам в возрасте едва ли было более отталкивающим, чем болтовня некоторых из этих цветущих юных красавиц. Более неуклюжим, чем девочка только что со школьной скамьи, может быть разве что телёнок. Вооружённые наставлениями гувернанток и против развязности, и против тщеславия, не зная никого из присутствующих, не понимая ничего, они боятся сидеть, стоять, говорить, смотреть, и всё время напряжены, опасаясь совершить какой-либо промах. Эти увиденные мною вчера девушки, смущённые, испуганные, неуклюжие, вскоре превратятся в элегантных леди. Но что станет с цветом их лица и простотой общения?»

Теперь история Сент-Джеймского дворца стала, по сути, историей жизни британских монархов. После Анны короли Георги, и Первый, и Второй, и Третий, представители новой, Ганноверской династии, занявшей трон, продолжали жить здесь. В Сент-Джеймсе занимали свои покои королевские фаворитки, из Сент-Джеймса изгоняли провинившихся придворных, а порой и собственных отпрысков (король Георг I выставил оттуда своего сына, принца Уэльского, а тот, став впоследствии королём Георгом И, в свою очередь так же поступил с собственным сыном после очередной ссоры), в Сент-Джеймсе появлялись всё новые и новые постояльцы, ради которых приходилось сносить старые, ещё тюдоровские постройки…

Словом, дворец, в котором кипела столь бурная жизнь, именно благодаря ей и терял понемногу красоту, превращаясь в нагромождение из отдельных построек — то же самое произошло в своё время и с Уайтхоллом. Так что уже в 1732 году его описывали «вызывающим презрение других наций и позором нашей собственной». В 1760-х годах Георг III обзавёлся новым дворцом, Букингемским, и Сент-Джеймс начал всё быстрее приходить в упадок. А в 1809 году вспыхнул пожар, в котором сгорело целиком восточное крыло дворца и часть южного фасада. Это вполне могло стать началом конца, как это было с другими королевскими дворцами, однако на самом деле вдохнуло в Сент-Джеймский дворец новую жизнь.

Ту часть, где были королевские покои, восстановили в 1813 году, а в 1820-х годах началась более серьёзная перестройка — не такая значительная, как планировалось, со снесением всех старых зданий, и тем не менее преобразившая старинный дворец. Он, правда, по-прежнему представлял целый комплекс, в который теперь входили как и сам дворец, так и несколько отдельных зданий, таких как Кларенс-хаус или Ланкастер-хаус, где в разное время жили представители обширной королевской семьи.

Будущий король Георг IV, бывший в те времена регентом при отце, безумном Георге III, жил в Карлтон-хаусе, а вот остальные принцы, его братья, в том числе и будущий Вильгельм IV, продолжали жить в Сент-Джеймском дворце. Когда в 1820 году Георг IV взошёл на престол, он поселился в Букингемском дворце. Последним королём, чья официальная резиденция была в Сент-Джеймском дворце, стал его брат, Вильгельм IV. Королева Виктория окончательно перенесла резиденцию в Букингемский Дворец, но жизнь в Сент-Джеймсе вовсе не замерла, как можно было бы представить.