Поэтому следующий день Вилора нервничала и дулась на всех. В том числе и на генерала Бурденко. До тех пор, пока он ей не объяснил, что радиостанция, с помощью которой они смогли задать вопросы ее комбату по поводу игл, на самом деле была не у батальона, а у группы осназа НКВД, действовавшей совместно с батальоном, но не в его составе. И выходили они на связь очень нерегулярно и из точки, расположенной не менее чем за десяток километров от текущего места дислокации батальона. Ну, чтобы немцы, если даже засекут радиостанцию, не сумели вычислить, где дислоцируется батальон. Так что все вопросы капитану Куницыну передавали именно через энкавэдэшников. И ответы получали тоже через них. При этом Николай Нилович клятвенно пообещал, что при следующем сеансе связи они непременно зададут вопрос насчет того, имеется ли возможность перебросить им батальонного военфельдшера, который просто горит желанием вернуться в свой родной батальон. И если они согласятся, то он сам не только не будет этому препятствовать, но даже всемерно поможет.

Девушка не знала, что генерал Бурденко, столкнувшись с совершенно необъяснимым, но при этом так же совершенно реальным ростом числа выздоровлений в абсолютно, по меркам современной медицинской науки, безнадежных ситуациях, вследствие использования этой загадочной акупунктуры, имеющей то ли китайские, то ли японские, то ли индийские корни, из-за информации о которых он и прибыл так срочно сюда, в Киев, обратился лично к Сталину с требованием немедленно вытащить обладающего столь уникальными знаниями капитана Куницына из немецкого тыла. Но ему сообщили, что в настоящий момент сделать это никак невозможно. И передали совет – «берегите Сокольницкую». После чего точно такой же совет он получил и от самого капитана Куницына. Тот передал: «Берегите Вилору». Так что свое обещание он давал с легким сердцем. Ибо в ответе капитана Куницына был совершенно уверен.

Так оно все и вышло. То есть на следующий день Вилоре официально, в узле связи, с росписью в журнале о неразглашении и в присутствии сотрудника НКВД была предъявлена радиограмма от той самой спецгруппы осназа, в которой говорилось, что «…обеспечить прием из-за линии фронта кого бы ни было не имеем возможности. Ибо это поставит подразделение в опасное положение и будет способствовать его обнаружению противником».

Следующие десять дней Вилора чувствовала себя каким-то механическим автоматом. Семь комплектов спиц позволяли работать в режиме конвейера. За сутки, при двенадцатичасовом рабочем дне, Вилора успевала обработать от ста сорока до ста семидесяти человек. В зависимости от их состояния. Так что за эти дни через ее руки прошло около полутора тысяч человек. Ну да, человек… обожженных, хрипящих простреленными легкими, еле живых, с ампутированными ногами или руками и в окровавленных бинтах. Она давно уже не была той испуганной первокурсницей, которую тошнило уже при подходе к анатомичке, и даже не той хорошо, как ей тогда казалось, подготовленной «заучкой», которая прибыла для прохождения службы в медсанбат двадцать второй танковой дивизии. Она уже успела повидать грязь, кровь, человеческие внутренности, изувеченные безжалостными свинцом и сталью. Она сама ампутировала руки, ноги, ушивала огромные безобразные шрамы. Но все равно… это было тяжело.

На третий день, под вечер, когда она пила чай, которым спасалась в короткие перерывы между сериями, не позволяя себе отойти от рабочего места хотя бы на полчаса, чтобы пообедать (уж больно большой поток раненых шел в эти дни в Киев), держа подстаканник едва заметно дрожащими пальцами, в палату, в которой она занималась установкой игл, влетела какая-то женщина в кокетливо подпоясанном белом халате. Бросив неприязненный взгляд на Вилору, она склонилась к уху сидевшего рядом Бурденко и тихо зашептала:

– …генерал-лейтенант… непереносимость анестезии… очень слаб… звонили из Москвы… лично просил…

Тот молча кивнул и поднялся. Вилора окинула его заторможенным взглядом, а затем тихо сказала:

– Капитан Куницын при мне в полевых условиях сделал обезболивание ранбольного с помощью игл.

Бурденко притормозил и резко развернулся.

– Милочка моя, а вы сможете это повторить?

Вилора вздохнула, поставила на столик почти пустой стакан и медленно мотнула головой.

– Нет, – потом мгновение поколебалась и нехотя закончила: – Если только в самом крайнем случае, если нет других вариантов. Я этого просто никогда еще не делала. Только видела и… какие там особенности, могу только предполагать. По этим-то трем схемам меня капитан Куницын хорошо натаскал. Ну, чтобы все особенности строения тела конкретного человека учитывать – размер, вес, длину конечностей, особенности расположения внутренних органов. Их же при пальпации можно прощупать или по косвенным признакам определить. А там понадобится заходить в мозг через глазные отверстия в черепе. Я, конечно, теоретически, для себя, прикидывала, куда он там втыкал иглу, но… – она запнулась, подумала и решительно произнесла: – Нет. Я знаю, что это возможно, но я этого сделать не сумею.

Бурденко кивнул и вышел из палаты. А Вилора посидела еще минуту и, поднявшись на ноги, двинулась к своему «конвейеру». Пришло время вытаскивать иглы из очередного ранбольного…

Но уже через два часа Николай Нилович вернулся в ее палату и, терпеливо дождавшись, когда она поставит очередную серию, мягко и ласково произнес:

– Милочка моя, нам надо попробовать.

– Что? – не поняла сразу Вилора.

– Нам надо попробовать сделать эту твою анестезию с помощью игл, – он вздохнул. – Иначе ничего не получается. Полная непереносимость хлороформа. Да и с остальной общей анестезией так же дела совсем швах. А делать операцию под местной никак не получится – слишком обширные поражения. Без общей анестезии он просто умрет от болевого шока. Пациент и так очень слабый.

Так что спустя двадцать минут она уже стояла перед входом в операционную, вскинув вверх руки в перчатках, и ждала, пока та самая кокетливо подпоясанная медсестра завяжет ей на спине свежий операционный халат.

Операция прошла удачно. Хотя, в тот момент, когда Вилора медленно и осторожно вводила иглу в левый глаз пациента – она едва не описалась от страха. Но – обошлось. Во всяком случае, к тому моменту, когда Вилора вытянула из генерал-лейтенанта свои иглы, он был еще жив. Поэтому девушка, дав пациенту немного передохнуть, поставила ему сначала общеукрепляющую схему, а затем еще и на повышение кроветворной способности.

И именно после этой операции Бурденко объявил:

– Все, мне понятно, что этим надо заниматься серьезно. А поэтому, милочка моя, мы с тобой завтра же оправляемся в Москву.

– Как в Москву? – испугалась Вилора. – Я не хочу… мне нельзя в Москву! Мне к моему батальону надо.

– Милочка моя, – вскинулся Николай Нилович, – ну что вы такое говорите? Да вы знаете, сколько человек нам удалось вытянуть благодаря этому вашему… шаманству? Да-да, шаманству, только к счастью для нас, в отличие от обычного – крайне эффективному. Четыреста пятьдесят! Причем почти половина из них из числа тех, вероятность выживания которых составляла не более пятнадцати процентов. Четыреста пятьдесят человек бойцов и командиров! Вы понимаете, что это целый батальон! Да что там батальон – после выздоровления они могут стать прочной основой для формирования целого полка! Потому что все это будут отличные профессионалы еще довоенной подготовки и уже получившие боевой опыт. До войны мы даже солдата готовили два года! А сейчас офицеров начинаем готовить за шесть месяцев… Так что если к этим четыремстам пятидесяти человекам добавить новобранцев и офицеров военного производства – они быстро собьют из них приличное боевое подразделение. А вот если без них… – он тяжело вздохнул. – Я знаю, милочка моя. Я видел[62]… И заметь, все это ты сделала только за десять дней. То есть за месяц даже ты одна сможешь дать нашей армии шанс восстановить или заново сформировать целую дивизию… Нет, милочка моя, нам, нашей стране, нужно, да просто жизненно необходимо ставить это ваше с капитаном шаманство на научную основу. Разбираться с тем, как все это работает. И готовить много, очень много новых специалистов. И кто этим будет заниматься кроме тебя?