Разбросав руки, Зоя лежала на бескрайней постели Воронцова. Дыхание ее почти восстановилось, но сердце (Соловьев положил голову ей на грудь) продолжало стучать ускоренно и гулко. У дверей раздался скрип половиц.

– Слышала? – прошептал Соловьев.

Она не пошевелилась. Скрип повторился, и Соловьев сжал Зоину руку.

– Я думаю, это призрак Воронцова, – Зоя говорила, не понижая голоса. – Ничего страшного. В конце концов, мы занимались его любимым делом.

Одним рывком она села на кровати.

– Пора.

Соловьев услышал шлепанье босых ног и шорох надеваемой одежды. Застегнув ремень, он также встал. Он испытывал приятную слабость и нежелание двигаться. Задача незаметно уйти, важная для любого вменяемого взломщика, казалась ему теперь малозначительной.

– Расслабляться рано, – сказала Зоя.

Она заметила его апатию. Вручив Соловьеву сумку, Зоя вновь провела его по темным комнатам. Почему она знала этот дворец так хорошо? Они оказались в том же помещении, через которое вошли. Отсюда было видно море с лунной дорожкой. В самом углу комнаты мигали разноцветные огоньки.

– Странно, – пробормотала Зоя, – я ведь отключила сигнализацию. Почему это здесь горит?

– Дверь и так открыта. Мы можем уходить.

– Можем, конечно…

Ни слова не говоря, Зоя подошла к мигавшему щиту и дернула за рубильник.

Первые секунды Соловьев даже не осознал, что это – сирена. Звук был оглушающим. Возникшим из ниоткуда, из предельной тишины. Только с тишиной этот звук мог сравниться в силе. Этот звук был тишиной наоборот. Как все противоположности, они обладали общими свойствами. О посягательстве на дворец оповещалось всё южное побережье Крыма.

Зоя схватила его за руку, и они бросились бежать. У одного из знаменитых воронцовских львов Соловьев обернулся. Поочередно – почти по-киношному – во дворце зажигались огни. Ничего так не хотел бы он в эту минуту, как превратиться в каменного льва и со спокойным (лапа на шаре) достоинством встретить бегущую милицию, собак, добровольцев. Всех, кто бы ни бросился защищать имущество покойного графа. Вслед за Зоей он легко взлетел на металлическую ограду. Уже спрыгивая, зацепился за что-то ногой и покатился вниз по склону. В него впивались камни, его цепляли корни. По лицу и по груди его била Зоина сумка с инструментами для взлома и генеральской рукописью. Остановился он в каких-то кустах. Пребольно напоследок уколовшись.

– Цел? – спросила спутница.

Зоин силуэт всё еще кружился, но сирена уже не работала. Зачем она ее включила? Зачем они побежали вниз, где нет ничего, кроме моря, и где их гораздо легче поймать? Лучше уж было пробираться наверх, на шоссе. Там, по крайней мере, они могли бы остановить машину. Соловьев покорно трусил за Зоей. Вопреки обстоятельствам, она пребывала в приподнятом настроении. Бодрым голосом указывала, куда сворачивать. С веселым уханьем прыгала с парапетов. Чему она так радовалась?

Они выбрались на открытую площадку над морем. Здесь дул сильный ветер, не ощутимый в парке. Волны накатывали на огромные валуны, образовывавшие нечто вроде бухты. В свете луны клочья пены смотрелись довольно зловеще.

– Это купальня Воронцова, – показала Зоя вниз. – Где-то в этих камнях должна быть лодка.

Они спустились по лесенке и пошли вдоль камней налево. Между двух валунов действительно находилась лодка. В десяти метрах от лодки, с внешней стороны ограждения, волны тяжело шлепались на камни и сползали с них с обиженным хрюканьем. Еще подростком Соловьев усвоил из книг, что самое опасное для спасшихся в кораблекрушении – это причалить. Или отчалить – как сейчас. Волна бросает шлюпку на скалы и разбивает в щепки. Всё.

Соловьев оставил сумку на берегу и прыгнул на ближайший к лодке валун. Он еще смутно надеялся, что в лодке не окажется вёсел. Нет, они лежали на дне. Уцепившись за причальную скобу, Соловьев наклонился над водой.

– Лодка прикована цепью, – он произнес это почти торжественно. – С замком.

Зоя достала из сумки молоток и зубило и молча протянула их Соловьеву. Сила предвидения его спутницы поразила Соловьева едва ли не больше прибоя. Он вытащил часть цепи на камень, выбрал одно из звеньев и ударил по нему со всей силой отчаяния. Размахнувшись, ударил еще раз. Наносимые цепи удары высекали из камня искры, но к цели не приближали. Изделие было прочным. Раз Соловьев промахнулся молотком по зубилу и пребольно ударил себя по суставу. Прикусив губу, он терпел боль молча, хотя сидевшая рядом Зоя, похоже, всё видела. Ему показалось даже, что она улыбается. Наконец обрывок цепи со звяканьем съехал с камня. Они могли (могли!) плыть.

Сев за вёсла, Соловьев подал было руку Зое, но она прыгнула в лодку самостоятельно. Лодка закачалась и отплыла от камня, к которому была прикована. Зоя села на корму. Соловьев несмело погреб к предполагаемому выходу из купальни.

– Не туда!

Зоя показала на две небольших скалы. Между ними уже не было воды – только пена. Но именно там лодка и прошла. В этом месте вода не имела выраженного направления. Здесь не было подводных камней. Соловьев сумел выгрести из купальни и отплыть от нее на безопасное расстояние. Только после этого он отважился поднять голову. Покинутый ими берег был спокоен, и видимых знаков преследования не наблюдалось. Нависавшая над купальней площадка была пуста. Светящимся прямоугольником выделялся на горе Воронцовский дворец.

Соловьев расслабился рано. Увидев корму лодки в воздухе, он понял, что они находятся на гребне волны.

– Носом на волну! – скомандовала Зоя. – Греби правой! Еще правой!

Лодка слушалась плохо. Она казалась Соловьеву громоздкой и неповоротливой, слишком большой для одного гребца (почему Зоя ни разу не предложила грести вдвоем?). С другой стороны, он ощущал всю хрупкость и незначительность лодки в сравнении с ночными волнами. Приноровившись, он стал грести ровнее. Движения Соловьева уже не были судорожными, а вёсла всё реже загребали воздух. Они шли вдоль берега на удалении от него примерно в сотню метров. Волну встречали носом. Выравнивали лодку по основному курсу.

Часа через полтора Соловьев почувствовал, что стер ладони. Зоя дала ему свой носовой платок, и он обмотал им одну руку. Для другой руки он приспособил свою футболку. Кроме того, Соловьев устал. Поначалу он делал много лишних движений, и теперь, когда греблю его можно было назвать образцовой, у него оставалось очень мало сил. Он попробовал грести поочередно двумя способами. Двигая вёсла лишь силой рук, давал передохнуть спине. И, наоборот, оставляя руки неподвижными, толкал лодку вперед движениями спины. Это помогало, но незначительно.

В промежутке между большими волнами Соловьев отдыхал. От усталости и качки его начинало тошнить. Ему хотелось лечь на дно лодки, как в свое время кадету Ларионову хотелось лечь на дно окопа, и – насладиться покоем. Он был настолько измотан, что волнение моря уже не вызывало у него страха. Единственным, что мешало ему это сделать, было присутствие Зои.