Когда дядя автостопщика ведет их в заросший персиковый сад, он прислушивается. Не к персикам, а к далекому оленю, который пришел объедать персики.

Это охота.

– Все пройдет гладко, – говорит дядя, еще сильнее наклоняясь над рулем, чтобы увидеть поворот. – Частная собственность, никто об этом не знает, выхода нигде нет. Это хорошее начало. Лучший год.

Его большой фургон медленно дребезжит по решетке над ямой на выходе с пастбища, затем по другой. Дребезжит пять раз, поскольку столько у грузовика осей. Автостопщик считает, чтобы удостовериться, что весь грузовик по-прежнему с ними. К тому времени, когда дорога переходит в грунтовку, дяде приходится включить фары, еще сильнее понизить передачу и дышать только носом.

– И как ты собираешься развернуться? – спрашивает тетя автостопщика.

– Я не ел оленины уже… уже… – говорит дядя, и из угла его рта течет нарочитая слюна.

– А что, если он намазан горчицей? – спрашивает автостопщик, наполовину спрятавшись на коленях у тети, поскольку он знает, что его дядя будет здесь делать. Это часть игры, для которой, как он понимает, он уже слишком большой, но устоять не может: его дядя мотает головой, глаза его горят, рука его долго жмет на сигнал, рот его дергается, словно он кричит об этой горчице на олене.

На самом деле это три сигнала, слившиеся в один. Это противозаконно в девяноста девяти графствах, постоянно говорит дядя автостопщика. С луны слышен лишь один сигнал.

– Здесь? – говорит тетя автостопщика, указывая на левую сторону фургона.

– Ах-х-х, – говорит дядя автостопщика.

Ряды расположенных на равном расстоянии деревьев уходят вдаль. Как солдаты на страже.

– Место обозначено знаком «х», – говорит дядя автостопщика, и когда тот тянется, чтобы увидеть то, о чем говорит его дядя, дядя вынимает мокрый палец изо рта и рисует слюной «х» на лбу автостопщика.

– Тьфу, гадость, – говорит тетя автостопщика.

– Мне на башку не плюнешь, верно? – говорит дядя, накреняя свою сторону грузовика прежде, чем автостопщик успевает дать ему сдачи.

Они оставляют фургон на холостом ходу с включенными фарами.

Автостопщик бежит между кабиной и трейлером, перешагивая через гибкие шланги. Тетя подныривает под трейлер, придерживая волосы наверх, чтобы их не растрепало сорной травой.

Уже почти совсем темно.

Дядя автостопщика нюхает воздух.

– Где они? – говорит он, разжимая и сжимая ладони, словно это какой-то древний вервольфовский прием для приманивания оленей.

– Может, это не то место, – говорит тетя автостопщика. – Разве персиковые деревья не кривые?

– Сколько садов может быть на одной дороге? – говорит дядя автостопщика.

Автостопщик вступает в высокую траву и сорняки, затем отпрыгивает, когда что-то золотое и чешуйчатое отскакивает прочь, издавая самое противное на свете фырканье.

– Думаешь, мы сможем это съесть? – говорит дядя автостопщика. – Насекомых ведь есть не вредно?

– Мы не грязееды, – говорит тетя автостопщика, тоже подходя к нему. К деревьям. – Это не персики. Это… это орех, – говорит она, подходя к первому. – Пекан, верно?

Дядя автостопщика тянется к ветке, трясет ее. Черные плоды осыпают их. Заросли пеканов.

Дядя и тетя автостопщика смотрят друг на друга.

– Это еда, – говорит дядя, садясь на корточки, чтобы подобрать орех, рассматривает его со всех сторон. – Типа того. – Он лущит пекан. Тот выглядит как большое деревянное зерно.

– Нам раз давали такие в школе, – говорит автостопщик.

– Это были грецкие орехи, – говорит его тетя.

– А это не одно и то же? – говорит дядя.

Когда он давит пекан в кулаке, тот трескается со звуком выстрела.

Внутри он тоже древесного цвета. Он протягивает его тете автостопщика.

Она смахивает с него воображаемую пыль и разгрызает его пополам.

Пожевав его несколько секунд, она кивает.

Дядя автостопщика съедает один, два, затем улыбается. Теперь это массовое убийство пеканов. Автостопщик и его тетя держат рубашку дяди как полотенце, и дядя трясет большие ветви деревьев до тех пор, пока рубашка не становится слишком тяжелой, чтобы ее держать. Когда набирается достаточно, чтобы поесть – чтобы десять раз поесть, – тетя и дядя дают себе волю. Поскольку автостопщик любит только ровненькие половинки, а не расколотые, он съедает только один из пяти или около того из тех, что ему удается открыть. И поскольку его руки еще не выросли, он не может открывать их так быстро, как его тетя и дядя. А затем, когда его дядя находит осиное гнездо, это не имеет значения, поскольку дядя дает ему пинка, и оно летит в деревья, а дядя получает укус в шею и плечо.

Автостопщик ест шестой пекан в своей жизни, все осы снова уснули, когда вдруг он слышит звук, не похожий на звук еды.

Это его дядя, крошки тринадцатого или четырнадцатого пекана вылезают из его рта, как крупные опилки.

– Что? – говорит ему тетя автостопщика, и тут дядя автостопщика падает на колени, хватаясь за живот. Затем он валится на бок и стонет, плечи его вздрагивают.

Тетя автостопщика нащупывает дорогу к нему, протягивая руку, чтобы автостопщик оставался на месте.

Прежде, чем она успевает что-то сказать, ее тоже накрывает.

Пеканы.

Они ели слишком быстро и съели слишком много.

Автостопщик роняет тот, который пытался вскрыть, и стоит среди заката, а его тетя и дядя лежат на земле, медленно суча ногами, с перекошенными лицами, с глазами, мокрыми от слез.

И его дядя уже начинает обращаться, поскольку это естественно. Для самозащиты.

– Беги, – говорит тетя автостопщика, отталкивая его, и уже когда она говорит эти слова, ее рот полон новых зубов, глаза ее мутны, их цвет меняется.

Автостопщик падает назад в траву, а затем падает всю дорогу до трейлера, взбирается в кабину и захлопывает дверь, быстро закрывает окно.

Он сидит на среднем сиденье, которое его дядя называет конурой, там переговорник.

Автостопщик снимает его, обматывает спиральный кабель вокруг запястья, как делает его дядя. Затем, по-прежнему делая так, как его учили, он открывает рот за секунду до того, как подносит микрофон к губам. От этого кажется, что слова уже наготове – слова его дяди, его позывной.

– Прием, прием, – снова говорит автостопщик. – Это Оборотень в Небесах, воет вам сверху с… с…

Его дядя рассказал ему эту часть.

– Твое местонахождение? – отвечает какой-то голос.

– Они умирают, – говорит автостопщик и ненавидит себя за свой рыдающий голос.

– Где ты, сынок? – спрашивает другой голос, и автостопщик оглядывается по сторонам, смотрит на ряды деревьев, на сломанный забор, на ветряк.

– Это… не горчица, – говорит он и затем пытается усилить их голоса и теряет их все.

Когда темная длинноногая тень вступает в сияние габаритных огней, автостопщик тянется к сигналу.

Это