делать?»)? Рут ответила, что это вздор и она «никогда, ни за что на свете» больше не будет жить с ним (об этих словах ей еще предстояло пожалеть). Про себя же подумала, что, как знать, эта идея, может быть, и годная. Тем временем Фрэнк поехал в «Кузбасс», оставив Рут в раздумьях: правильно ли она сделала, что прогнала его? Сэм писал все реже и реже, когда же его письма приходили, то оказывались довольно нежными, и Рут хотелось получать их гораздо чаще. Сэм обещал, что вернется к ней в Россию, «как только позволят обстоятельства». Рут съездила к Джессике Смит и Гарольду Уэру на «Русские новаторские фермы» и некоторое время пожила там: она хотела выяснить, нельзя ли там устроиться на работу ей и Сэму, но, по-видимому, что-то не сложилось. Через несколько месяцев после приезда Фрэнка в Москву приехали мать Фрэнка и Джимми. Рут едва узнала родного сына: когда они расставались, он был карапузом и только начинал ходить, а теперь вымахал в долговязого четырехлетку с пушистыми светлыми волосами. Зато Джимми не дичился: сразу стал называть ее мамой и начал слушаться. Рут заметила, что в очередях и трамваях ее стали пропускать вперед: ведь в СССР матерям маленьких детей полагались особые льготы. Под конец долгой прогулки по Москве (они с сыном осматривали достопримечательности) Джимми уснул у нее в объятьях. «Я поглядела на его разрумянившееся лицо, опушенное мягкими светлыми волосами, и что-то давно забытое шевельнулось у меня в душе», – записала она[359].

Приехав в Кемерово вместе с Джимми и свекровью, Рут заметила, что Фрэнк выглядит более довольным, чем обычно, а в домике, где он жил и где оставались все их старые вещи, царит уют. Фрэнк встретил ее тепло и по-дружески, но чутье подсказало ей, что что-то изменилось. А через несколько дней после приезда Рут вернулась из отпуска художница Хелен Линдли – вернулась в тот самый дом, где жила теперь вместе с Фрэнком. В тот же вечер Рут мельком увидела, как они обнимаются[360].

Припертый к стенке, Фрэнк заявил, что завязал интрижку только ради секса. Рут глубоко задумалась и пошла за советом к Эльзе, которая успела выйти замуж за Поппа и жила вместе с ним в избушке в лесу. Эльза не проявила ни малейшего сочувствия. Она заявила, что Рут сама бросила Фрэнка, что у них с Хелен любовь и что Рут тут третья лишняя. Когда же Рут повторила слова Фрэнка о том, что его интересует только секс, Эльза заявила, что это нужно передать Хелен. Та как раз зашла в комнату в самый неподходящий момент, посреди их разговора, и Эльза немедленно ей все выложила. Хелен убежала вся в слезах, в итоге Фрэнк пришел в ярость.

Мать Фрэнка тоже винила во всем Рут: она и так испортила жизнь ее сыну, и вот теперь хочет помешать его счастью. Прямо при Джимми свекровь назвала Рут эгоисткой и плохой матерью и сказала, что ей лучше уехать, и как можно скорее. Тогда Джимми встал и ударил мать по лицу, прокричав: «Ты плохая – уходи!»

Рут дрогнула. Чтобы искупить свою вину, она присоединилась к попыткам Фрэнка убедить Хелен, что он по-настоящему любит ее, а не Рут. Чтобы доказать, что она вовсе не собирается отбивать Фрэнка, Рут согласилась на развод. На следующее утро без пяти минут бывшие супруги вместе поехали на телеге в село в тридцати километрах от колонии; каждый заплатил по половине цены за проезд (всего восемь рублей), и толпа местных собралась поглазеть на редкое зрелище: как супруги-американцы едут разводиться.

Рут приготовилась к возвращению Москву. Но Саймон Хан, недавно вернувшийся из Нью-Йорка, сообщил ей, что Сэм собирается снова приехать в колонию – «как только сможет выбраться». Рут уже несколько месяцев не получала вестей от Сэма и почти отказалась от мыслей о нем. «И вдруг оказалось, что все складывается: я свободна, Сэм приезжает, мне предлагают хорошую работу в Кемерове! Даже не верилось, что все получится». Если Хелен останется с Фрэнком, тогда, быть может, они счастливо заживут все вместе. Рут попросила дать ей немного времени на размышления, сказав, что ей нужно на месяц вернуться в Москву.

Но будущее колонии «Кузбасс» выглядело все более туманным. Бронка, верная помощница Рутгерса, умерла. Осиротев без нее, Рутгерс впал в уныние и заболел физически. Новый секретарь, горный инженер-коммунист по фамилии Коробкин, привел с собой сорок своих людей, а когда Рутгерс уехал в санаторий в Голландии, чтобы немного подлечиться, Коробкин полностью захватил управление в свои руки и произвел кадровые перестановки. Вернувшись, Рутгерс обнаружил, что многих американцев уже нет, а сам он остался без работы. Прежняя «новая Пенсильвания» превратилась в нечто неузнаваемое.

Рут тоже изменилась. Прожив два года в космополитической Москве, она уже сомневалась, стоит ли ей возвращаться в Кемерово, – еще до того, как стало ясно, что американцев оттуда вытесняют.

Когда-то это было место, хранившее чудесные воспоминания, место, куда мне хотелось вернуться вместе с Сэмом, когда мы наконец сможем быть вместе не таясь. Теперь же оно превратилось в унылое село среди степей, населенное ненормальными людьми, которым известны мои потаенные секреты, –

жаловалась она в письме матери в мае 1926 года. Теперь она даже не была уверена, что хочет быть вместе с Сэмом.

Поздней осенью 1926 года Рут получила от Сэма письмо, где он сообщал, что полюбил другую. Рут любезно освободила его от всяких обязательств перед нею – как всегда и обещала. Она написала ему в канун Нового года и потому отметила, что все подходит к концу: старый год, существование американской колонии (с 1 января она переходила в руки русских), их любовь.

Перед тем как сложить с себя директорские полномочия, Рутгерс дал Рут платежный документ для получения денег, которые задолжала ей колония, – эти деньги она думала потратить на дорогу домой. Но новый советский начальник московской службы – грузный лысеющий грузин по фамилии Гафт – заявил, что распоряжения Рутгерса уже не имеют никакой силы. Если же ей так нужны деньги, то он может ей помочь, но только если она согласится сделать для него одну вещь. Когда выяснилось, что за вещь ему нужна, Рут отказалась, но тогда он силой овладел ею. Потом она привлекла его к суду за поведение, неподобающее коммунисту, а еще через некоторое время все новое руководство «Кузбасса» судили и приговорили к тюремным срокам за бесхозяйственность и другие преступления. Это оказалось слабым утешением: пережитого насилия было уже не забыть.

В 1929 году Рут опубликовала в Nation свой последний очерк о жизни колонии – он назывался «Конец Кузбасса». Она все больше отдалялась от пережитого там. Притом что роль американцев в развитии колонии старались преуменьшить, Рут настаивала: СССР не зря хвастается «Кузбассом» как «образцовой колонией». Она тоже высоко оценивала его успехи: «Если рассматривать „Кузбасс“ как колонизаторский план или как социальный эксперимент, тогда надо признать, что он провалился. Но как промышленное предприятие он состоялся, и его работа успешно продолжается», – писала она. В 1925 году, когда Рут уехала оттуда, колония приносила прибыль. Открылся химический завод, улучшились жилищные условия. Русские получили от американцев то, что им было нужно. Но Рут чувствовала себя обессиленной и не могла скрыть своих чувств: «„Кузбасс“, как и вся советская система, был готов жертвовать отдельными людьми ради достижения больших, отвлеченных социальных идей», – заключала она[361].

Оставив Фрэнка в Сибири, Рут прожила в Москве еще два года. Большую часть этого времени она проработала в библиотеке Коминтерна, в отделе англоязычной литературы. У нее были связи с несколькими мужчинами, и русскими, и американцами. Среди них были выдающийся русский литературный критик, упоминающийся только по имени – Осип (возможно, Осип Брик), – и корреспондент Chicago Daily News Джуниус Вуд. С Фрэнком она тоже продолжала общаться – они оба опекали Джимми. Эльза и Попп, а также Хелен Уилсон и Элси Рид Митчелл нашли работу в Москве,