Естественность и искренность поведения были заложены в нем с детства, стали его позицией, и нынешним исследователям не приходится отделять его искренние стихи от стихов, написанных в угоду властям или кому бы то ни было. Разве что единственный, может быть, раз в жизни, во время суда над ним в Ленинграде, он выдавил из себя: «Строительство коммунизма — это не только стояние у станка и пахота земли. Это и интеллигентный труд…» Потом он сам же и высмеял свою попытку заигрывания с судом в иронических стихах, когда писал в «Речи о пролитом молоке» об «ученье строить Закону глазки, / Изображать немого…». Насколько я знаю, больше никогда никакому закону он глазки не строил, и с уверенностью можно цитировать его стихи и высказывания как истинные мнения самого поэта, какими бы политкорректными или, наоборот, неполиткорректными эти высказывания ни были. Вообще, он не выносил политкорректности по характеру своему, был всегда максималистом, в лицо говорил человеку всё, что думал.

Да и что он выигрывал, к примеру, от письма Брежневу, посланного перед отъездом из России в эмиграцию? Зачем писал, требовала ли этого его душа? Сегодня это письмо иные его поклонники хотят обратить чуть ли не в шутку, в пародию, написанную совместно пьяной компанией перед отлетом из России. Нет, господа, такие проникновенные слова в шутку не пишутся: «Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не может. (И не повлияла! — В. Б.) Язык — вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятва с трибуны…»

В этом письме продумано каждое слово. Это писательская концепция Бродского, подтвержденная всей жизнью и творчеством. К сожалению, по-моему, только я один и опубликовал полностью это письмо дважды в своих книгах «Последние поэты Империи» и «Живи опасно».

Никто, по-моему осознанно, не замечает той жесткой полемики, которую вел Бродский с недругами русской культуры на страницах западной печати. Наши либералы до сих пор строго цензурируют его, хотя никаких запретов на публикацию и цитирование (кроме личного архива) сам поэт не оставлял.

В России при всем множестве изданий Бродского умудрились лишь один раз напечатать в дополнительном, седьмом томе собрания сочинений его ответ на антирусские высказывания чешского писателя Милана Кундеры «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому» (1985), умудрились пройти мимо «Письма президенту Вацлаву Гавелу» (1993), написанного опять же в споре с речью «Посткоммунистический кошмар», где чешский президент тоже позволил себе не только антикоммунистические, но и антирусские сентенции. Лишь недавно была впервые напечатана в малотиражном журнале дискуссия в Лиссабоне о России и Центральной Европе, состоявшаяся 16–17 мая 1988 года, на которой, откровенно говоря, эмигрант Бродский защищал интересы России и русской культуры куда отважнее, чем приехавшие из России Анатолий Ким, Лев Аннинский, Татьяна Толстая и другие, скорее оправдывающиеся перед именитыми западными писателями. Русских участников можно как-то понять — они впервые в жизни приехали на подобную конференцию и послушно каялись за все существующие и несуществующие грехи своей страны.

Об этой дискуссии я слышал сразу же после ее завершения от своего друга Анатолия Кима, который признавался, что так яростно спорить с ополчившимися уже не на СССР, а на саму изначальную Россию и русскую культуру позволил себе лишь Иосиф Бродский. Кстати, это важная тема для исследования: как защищали достоинство России за рубежом наши записные антикоммунисты Владимир Максимов, Михаил Шемякин, Андрей Синявский, Александр Солженицын, Иосиф Бродский и как поливали грязью саму Россию другие диссиденты, от Давида Маркиша до Виктора Топалера. Как признавалась в Израиле известный филолог Майя Каганская: «В СССР я думала, что ненавижу все советское; приехав сюда, я поняла, что ненавижу все русское…»

Эти статьи и выступления в защиту России и русской культуры Бродскому никто не заказывал — просто накипело. На Западе он боролся за Россию не менее страстно, чем Александр Солженицын. И спор их друг с другом типичен для русской литературы. Но об этом споре как-нибудь в другой раз. Я согласен с тем же Львом Лосевым, который в книге о Бродском в серии «ЖЗЛ» пишет: «„Западник“ Бродский не менее, чем „славянофил“ Солженицын, был всегда готов грудью стать на защиту России, русских как народа от предвзятых или легкомысленных обвинений в природной агрессивности, рабской психологии, национальном садомазохизме и т. д.». К примеру, он с присущей ему саркастической иронией высказался в адрес ельцинских властей после печально известного расстрела Верховного Совета 4 октября 1993 года:

Обратимся к его полемике с чешским писателем Миланом Кундерой, ныне щедро рекламируемым в российской прессе и издаваемым в наших престижных издательствах. Этим бы издательствам печатать вместо предисловия статью Кундеры «Предисловие к вариации» из книжного приложения к «Нью-Йорк таймс» от 6 января 1985 года вкупе с ответом Иосифа Бродского, напечатанном через месяц, 17 февраля, в том же издании под названием «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому» (тем более что статья Кундеры ни разу не была опубликована в нашей прессе). А на обложку всех книг Милана Кундеры, выходящих на русском языке, я бы предложил поместить изречение Иосифа Бродского из его известной беседы с Адамом Михником в январе 1995 года, тоже стыдливо замалчиваемое в нашей прессе: «Кундера — это быдло. Глупое чешское быдло»[2].

Впрочем, еще за год до своей антидостоевской статьи, в апреле 1984 года, Кундера опубликовал там же, в центральном органе всех мировых либералов, свой нашумевший манифест «Трагедия Центральной Европы». Кундера, как всякий бывший коммунист, как всякий ренегат, споривший с Вацлавом Гавелом осенью 1968-го, призывая к компромиссу с Советской армией, к отказу от сопротивления, к «умеренности и реализму», впоследствии, отказавшись от своих былых взглядов, стал люто поносить бывших единомышленников. Ему уже мало было критики Советского Союза — он решил бороться со всей тысячелетней Россией и ее великой литературой, даже со своим собственным славянством. Он негодует: «Чехам (вопреки предостережениям своей элиты) нравилось по-детски размахивать „славянской идеологией“, считая ее защитой от германской агрессии. Русские тоже с удовольствием использовали ее для оправдания своих имперских планов. „Русские называют все русское славянским, чтобы потом назвать все славянское русским“ — так в 1844 году… Карел Гавличек предупреждал соотечественников об опасности невежественного восхищения Россией… Джозефа Конрада, поляка по происхождению, раздражал ярлык „славянская душа“, который навешивали на него и его книги… Как я его понимаю! Я тоже не знаю ничего более нелепого, чем этот культ туманных глубин, трескучие и пустые рассуждения о „славянской душе“, которую мне периодически приписывают».