Если бы Бог помог не только ей, но и Юрию, дал ему сил жить по заповедям, то Прямислава с легким сердцем простила бы его. Тогда она знала бы, в чем ее долг, и исполняла бы его, прогнав пустые мечтания. Ведь иным приходилось и похуже, чем ей! Казалось бы, в чем была виновата ее двоюродная бабка, тетка отца, Апраксия Всеволодовна? Ее в двенадцать лет выдали замуж, да через год она и овдовела; в пятнадцать лет вышла замуж другой раз, все там же, в Немецкой земле, а второй муж попался – сущий дьявол. Сам был развратен и жену мучил, побуждал к всяческому распутству, так что в конце концов был от Церкви отлучен. Что там творилось, Прямислава знала далеко не полностью, но ей и того хватило, чтобы содрогаться, думая: достало бы ей терпения снести это и не наложить на себя руки? Но бабка Апраксия все вынесла до конца, получила от самого Папы отпущение грехов и умерла на родине, в Киеве, в монастыре.

Что рядом с этим ее обиды на Юрия? Живя вблизи мужа-грешника, сама Прямислава осталась чиста. Так, может, Господь хочет его спасти через жену?

Но если Юрий кается притворно и надумает приняться за старое… Прямислава с молчаливой решимостью мотала головой: жить с ним и мириться с грехом она не станет. Если она теперь вернется к мужу, то после будет только один путь от него – в монастырь. Если же их брак будет расторгнут сейчас, у нее останется возможность выйти замуж снова. У нее, но не у Юрия, виновного в прелюбодействе. Его судьба находилась в ее руках, и Прямислава мучилась, боясь не справиться с такой ответственностью за свою и чужую души.

И все же… Было бы легче, если бы ее привезли сюда прямо из Апраксина монастыря и по пути ей не встретился Ростислав. Его смуглое лицо с половецкими глазами часто вставало перед ее внутренним взором – как укор и тайная отрада. Она видела его улыбающимся – и сердце ее сладко замирало, или хмурым, озабоченным, разгневанным – и тогда душу ее больно щемило от воспоминания о том, как нехорошо они расстались. Она чувствовала себя виноватой из-за того, что слушала его пылкие речи, а он был виноват, что предлагал ей тот же грех, за который теперь осуждают Юрия. Даже хуже – последний, в конце концов, блудил с собственными рабынями, но не пытался обольщать послушниц. Так чем же Ростислав лучше Юрия? Получалось, что ничем, но Прямислава вспоминала его с мучительной тоской и не могла не признаться самой себе, что, если бы Ростислав сейчас посватался к ней, она прогнала бы Юрия без колебаний и сожалений! И уж Ростиславу, будь он ее мужем, никогда не пришлось бы оглядываться на рабынь!

За ожиданием беспутного зятя Вячеслав не уклонялся и от других дел. Празднуя свое возвращение в город, он что ни день устраивал пиры, приглашая на них туровцев всех родов и званий, сам принимал приглашения бояр, вместе с дочерью посещал службы в обоих городских монастырях, Борисоглебском и Варваринском. Во всех туровских церквях служили благодарственные молебны о счастливом возвращении князя из похода, и город старательно делал вид, что и не думал приглашать на стол Юрия. И Вячеслав делал вид, что обо всем забыл, никого не упрекал в измене и приглашал даже тех бояр и старост, которые изменили ему. Только тысяцкого, выбранного мятежным вечем, он сместил и поставил прежнего Иванку Чадогостича.

Дней через пять в Туров прибыли посланцы от Юрия: воевода Премил Метиславич и отец Никифор, игумен Васильева-Червенского монастыря, где беглый князь нашел приют. Они передали, что сам Юрий едет за ними следом, если Вячеслав не откажет ему в приеме. Князь передал, что ожидает гостя.

В тот же день его позвали на пир к боярину Воинегу Державичу – тому самому, который первым послал ему весть об измене. Жил он на Тынине, одном из посадских концов. Ехать туда надо было через торг, где по случаю пятницы толпилась прорва народу.

Прямо от стен детинца начинались возы и волокуши. В низинке, у реки, за жердевой загородкой, мычал и блеял скот. Смерды из окрестных сел и весей, привезшие продавать заготовленные за зиму меха и остатки съестных припасов, вздорожавших по весне, меняли свой товар на красивые городские ткани, круговую посуду, хорошие железные лемехи и ножи, превосходившие качеством изделия сельских кузнецов, которые ковали только зимой, а летом работали в поле, как и все прочие.

На торгу было тесно, и ехать приходилось шагом, дожидаясь, пока верховые отроки впереди расчистят дорогу. Прямислава, не очень уверенно сидящая в седле, беспокоилась, как бы кого не задавить, – отрок вел ее коня под уздцы, но, несмотря на это и на усилия гридней, теснивших толпу щитами, бестолковый черный люд так и лез под копыта. К тому же вокруг мелькало столько всего любопытного! На горшки и гребешки Прямислава не смотрела: на княжьем дворе работали свои ремесленники, но одна лавка, увешанная пестрыми тканями и уставленная расписными кувшинами, привлекла ее взгляд.

Заметив это, Вячеслав направил коня в ту сторону и остановился. Им тут же поклонился хозяин: лет пятидесяти, плотный, с круглым лицом и выпирающим из-под цветного пояса животом, с серебряным крестом на шее.

– Здравствуй, Радовид! – отвечал князь на его приветствие. – Давно ли пожаловал? Вижу, товар еще не распродал, значит, недавно?

– Позже тебя, княже, третьего дня прибыли! – Купец показал в сторону пристани, где мелькали паруса ладей. – Еще не расторговались, первый день сижу! То знакомых проведать, то долги собрать, то с мытником столковаться, знаешь, сколько дел! Теперь вот свое собрал, твое выплатил – сижу, благословясь!

– Дай Бог удачи! Что же ко мне не зашел? Я добрым гостям всегда рад!

– Ты вчера в Рождественский монастырь ездил.

– Да, с дочкой мы молебен заказывали по княгине нашей. – Князь взял за руку Прямиславу, сидевшую на своем коне рядом.

– Хороша княжна, нигде за морями такой нет! – С почтительным восхищением Радовид поклонился Прямиславе. – Сегодня, я слышал, ты к Воинегу зван – завтра думал у тебя побывать, княже! Не с пустыми руками, конечно, с подарками! Если княжне чего приглянется, пусть выбирает! Подойди, княжна, погляди!

Отрок снял Прямиславу с коня, и она вошла в лавку. Радовид сделал знак своим подручным, старику и мальчишке лет тринадцати, и те кинулись разворачивать перед ней ткани, открывать ларцы, подвигать ближе блюда и кувшины. Радовид, богатый гость, торговал дорогими заморскими вещами, купить которые могли только самые знатные люди, – восточными шелками и греческими оксамитами, чеканной посудой, хорошими рейнскими мечами. Подозвав князя, Радовид открыл сундук и стал вынимать стальные клинки с особыми рукоятями, по которым даже несведущие люди могли отличить изделия знаменитых рейнских мастерских.

– Бери, не пожалеешь, не одну еще победу таким клинком одержишь! – уверял купец. – У меня в Перемышле торговали их, я там не продал…

Пока Вячеслав и бояре рассматривали клинки, Прями-слава забралась в самый угол, где стоял высокий серебряный кувшин – пузатый, с тонким горлышком и красиво изогнутой ручкой. На боках кувшина неведомый чеканщик изобразил дивного зверя, похожего на собаку с крыльями.

– Это, княжна, зверь, прозываемый Синь-мур! – пояснил старик, присматривавший за товаром. – В древние времена поганские, по неразумию, за Бога его почитали! Вот еще блюдо к нему есть, сейчас покажу. Подвинься, девка, прямо на блюдо и села, чтоб тебя кикимора взяла!