Русские, приезжающие в национальные республики, должны жить по правилам этих национальных республик, а граждане, приезжающие из своих республик в Россию, продолжают жить по своим правилам. Получается, что у них как бы две родины — большая и малая, чего русские фактически лишены. Не говоря уже о том, что, казалось бы, именно русские должны были иметь от образования своего национального государства максимальные преференции в политической, социальной прочих сферах. То есть национальные границы, проходящие по территории России, по-прежнему представляются большой бомбой с часовым механизмом, которая в следующие десятилетия может взорваться.

Первым, кто начал говорить об этой опасности, был Юрий Андропов, который втайне, будучи еще главой КГБ, пытался разрабатывать планы по уходу от национального принципа территориального деления и созданию монолитного Советского Союза. Он оказался прав: Советский Союз распался именно по границам союзных республик, которые теперь превратились в международные. Что с этим делать в России, никто не знает. Ведь даже Андропов, руководитель всесильного КГБ, так и не решился открыто заявить о своих планах, уверяя, что они интересуют его только с аналитической точки зрения. Сегодня же любой политик, который поставит перед собой подобную задачу, подпишет себе смертный приговор — в лучшем случае политический, а может, и физический.

Есть ощущение, что в новую парадигму Путина фактически загнал Запад и те вызовы, которые появлялись с его стороны. Прежняя парадигма рушилась, но в стороне от нее неожиданно возникла другая. Забавно, что по своей канве она нечаянно совпала с парадигмой советской — с Олимпиадами, развитым ВПК и, если можно так выразиться, ренессансом холодной войны — точнее, прохладной войны, «вторая половина XX века 2.0».

Любопытно, к слову, представить, как бы разворачивались события, если бы президентом страны сейчас был не Путин — к примеру, продлилась бы медведевская парадигма. Как бы сейчас Россия реагировала на происходящее? Во-первых, очевидно, что не было бы ни малейшей попытки бороться за Крым. Во-вторых, не было бы смены министра обороны. То есть все бы оставалось по-прежнему. Не потому что Медведев хороший или плохой — просто в силу и возраста, и образования, и симпатий он, конечно, гораздо ближе к не то чтобы американской, но в любом случае не советской парадигме. Он же сам о себе говорил, что он первый российский президент, который не работал в Советском Союзе. И вдруг эти ростки Советского Союза проявились — как со своими плюсами, так и со своими минусами.

На самом деле такая парадигма третьего срока Путина объясняет и милитаризацию экономики с возвращением оборонного сектора и назначением туда Дмитрия Рогозина с его очень однозначными взглядами, и колоссальное внимание непосредственно к военным, и назначение Сергея Шойгу, которое имело целью в первую очередь внушить армии оптимизм и окрылить, при том что Шойгу даже не человек изнутри системы, и защиту соотечественников за рубежом. Если смотреть на все это в комплексе, станет ясно, что Путин на третьем сроке осознал: если Россия не станет сверхдержавой, в том числе и военной, она просто перестанет существовать как страна. Дезинтегрируется. Ядерного оружия оказалось недостаточно, — любая сверхдержава базируется на идеологии. В конце концов, мессианство тоже базируется на идеологии. Нужна четкая и внятная система взглядов, система ценностей.

Кажется, Путин вдруг понял, что его система взглядов не разделяется, условно говоря, всеми слоями общества единодушно, и то, что ему казалось очевидным и элементарным, выглядит таким только для него. Систему взглядов Путина можно охарактеризовать довольно просто: это своего рода советское православие. Не светское — а именно советское; то есть православие, которым проникся советский человек, будучи уже взрослым. Он искренне считает себя верующим — но не до потери критичности. Он традиционалист — но не настолько, чтобы нельзя было развестись.

Проект взаимной интеграции с Европой в силу тех или иных причин действительно свернулся — или провалился, как ни называй. Разговоры о том, что мы часть европейской цивилизации, закончились. Путин сумел каким-то образом предложить другую цивилизационную альтернативу — и можно долго спорить, объективными или субъективными были предпосылки для рождения этой идеи.

Важно то, что после нескольких лет идеологических метаний идея евразийской интеграции — не только экономической, хотя с этого все начиналось, но и политической, идеологической, культурной, языковой — стала концепцией возможного будущего, каким его видит Путин. Это очень серьезный стратегический поворот, подразумевающий, по сути дела, отказ от многих стереотипов, которые утверждались, развивались, укреплялись и распространялись последние 20 с лишним лет. И при всем том важно удержаться и от другой крайности — чтобы не превратиться в Советский Союз в самом примитивном смысле слова.

Итак, социалистический лагерь распался в 1991 году. Процесс не завершен — как мы уже сказали, это совершенно естественно: границы еще гибкие, не устоявшиеся. Глупо было бы на полном серьезе ожидать, что Советский Союз распадется по границам союзных республик и на этом все остановится. Но внутри этой тенденции атомизации, действовавшей два с лишним десятилетия, неожиданно начала вызревать вторая — собирательство. Центробежные и центростремительные силы начали смешиваться, создавая причудливые комбинации.

Безусловно, самый яркий и символичный пример последнего времени — референдум в Крыму и признание его результатов Российской Федерацией. Но прежде чем перейти к небольшому разбору ситуации, нужно сделать важное замечание.

Выше мы говорили о том, что Россия до сих пор не научилась объяснять свою позицию западному сообществу. Однако главная проблема здесь в том, что и западное сообщество абсолютно не понимает логику России — и, что характерно, даже не пытается это делать. Вообще-то, по большому счету ни одна страна в мире никому ничего не должна. Но при этом всем почему-то кажется, что Россия должна как минимум что-то объяснять. Мир почему-то привык считать Россию своего рода enfant terrible и не признает ее права на совершение тех действий, которые без проблем позволяют себе другие страны. А это означает, что фактически в мире не существует объективной инстации, которая может оценить, например, юридическую чистоту того или иного действия.

По всей вероятности, многие просто считали, что Россия еще настолько слаба, что не будет пытаться ни в каком виде объединять территории. Но вопрос тут даже не в силе или слабости России, а в том, что есть объективные тенденции, которые толкают развитие ситуации в определенном направлении независимо от воли Путина, Обамы или теперешних киевских лидеров. Вообще, чем больше об этом задумываешься, тем лучше понимаешь, что есть какие-то глобальные потоки, которыми мы не управляем, как бы ни старались, и объединение разделенных народов рано или поздно происходит.

Михаил Горбачев, отвечая на вопрос, чем отличается государственный деятель от политика, неоднократно говорил: «Государственный деятель думает о будущем страны, о перспективах, а политик — о следующих выборах». Но пока ты думаешь о перспективах страны, тебя на очередных выборах просто выкидывают, и ты продолжаешь думать о будущем страны уже на пенсии.