— Может, он и дурак, а диплом все ж таки получил! В почтовом ящике анженером нынче работает. Марь Ляксевна про тебе спрашивает: где, мол, твоя Люсенька учится, где работает? А мне и сказать-то ей нечего. Дома, говорю, сидит, бульон с фрикадельками своему артисту варит.

— Ты ведь так не сказала ей, правда? Для чего же ты говоришь об этом мне? Поссориться очень хочется?

— Ясное дело, что не сказала. Еще я позориться перед ей стану, что дочь у мене не желает ни учиться, ни работать. Срамота!

— Ну зачем ты так? Ты же знаешь, как я любила свою работу на телевидении, — спокойно возразила Люся и ласково погладила шершавую материнскую руку. — Но если работать, нормальной семейной жизни не получается. Честное слово. Марк утром дома, а мне в восемь надо убегать, вечером прибегу — он уже ушел в театр… или, теперь вот, на концерт. В выходные он, как правило, тоже занят.

Ласка на Нюшу подействовала: колючие карие глазки потеплели, и она заговорила уже совсем иным, по-матерински дружелюбным тоном:

— Как же другие-то, дочк, управляются? Чай, не он один по вечерам работает. Ты бы, Люсинк, хотя б об пенсии своей подумала.

— Ой, мам, не смеши меня! Какая пенсия? Ты, наверное, забыла, что мне только двадцать лет! — рассмеялась Люся, и это было непростительной ошибкой.

Малограмотная, мать всегда болезненно реагировала на любое ироническое замечание в свой адрес, а теперь, постоянно ревнуя к Марку, — и подавно. Отставив бокал с недопитым чаем, Нюша сердито нахохлилась, отвернулась, но можно было не сомневаться: через секунду она обернется, скажет с издевкой: «Ишь, какая умная выискалась!» — и заведется с пол-оборота.

— Вот ты говоришь, что другие как-то управляются, — снова выдавила ласковую улыбку Люся, что далось ей уже не без труда: терпение заканчивалось, — но, поверь мне, далеко не все. Многие расходятся через полгода или даже через месяц. Среди актеров это вообще обычное дело. А я не хочу расходиться с Марком. Во-первых, я его очень люблю, а во-вторых, знаешь, как мне с ним интересно! Мы постоянно ходим в театр, на премьеры, на просмотры в Дом кино, на разные творческие вечера… А сколько новых замечательных книжек я прочитала благодаря Марку! Да я…

Она хотела было признаться, что благодаря Марку избавилась от половины своих комплексов, стала совсем другим человеком, научилась грамотно, почти без просторечий говорить, но вовремя остановилась — мать и без того обиженно насупилась: «А со мной, значит, тебе уж и неинтересно?»

С одной стороны, ее можно было понять, но с другой — и она должна была понимать, что дочь уже выросла и у нее теперь другие интересы. Невозможно же всю жизнь сидеть возле материнской юбки и довольствоваться разговорами о погоде, соседях и ценах в магазинах!

— Мам, кончай ты злиться на Марка. По-моему, любой мужчина, если, конечно, он в состоянии обеспечить семью, был бы рад, чтобы его жена не работала, а посвятила себя семье, дому. Что в этом плохого?

— Плохого? — с сарказмом повторила упрямая и глухая к любым аргументам Нюша. — А то плохого, что он жениться на тебе не хочет! Нету у тебе никакой семьи!

— Откуда ты знаешь, чего он хочет, а чего не хочет?!

— Ты давай не больно-то на мене ори! — стукнула ладонью по столу распалившаяся мать. — Интересно ей с им! — издевательски передразнила она. — Купил он тебе за тряпки, вот я что думаю!

— Ого, так ты, оказывается, еще и думать умеешь? Надо же! — иронически фыркнула Люся, неспешно поднялась из-за стола и, гордо вскинув голову, направилась в прихожую. Но нервы сдали, и, надевая дубленку и не попадая в рукав, она не выдержала, закричала: — Да ты просто не понимаешь, что такое любовь! Потому что тебя никто не любил и ты никого не любила!.. А если ты такая альтруистка, что ж ты не отказалась от этой квартиры, которую выбил тебе Марк? Ехала бы в комнату с подселением!

— Из-за тебя, дурочки, и не отказалась. Чтоб после тебе было где жить, — вдруг спокойно заявила Нюша, очевидно, ни капельки не сомневаясь в своем страшном предсказании, и Люся взвизгнула, истерически, сама себя не узнавая:

— Ноги моей здесь больше не будет! Никогда!..

— Люсинка, погоди, не уходи! Прости, дочк! Погорячилась я!.. Стюдню хоть возьми! — Срывающийся от слез голос сверху уже ничего не мог исправить: Люся бежала вниз по лестнице со всех ног. Как от чумы.

Таксист высадил ее на Октябрьской — ему, видите ли, надо в парк. В троллейбусе с морозными узорами на стеклах и ледяным сиденьем она совершенно закоченела, а когда вышла на своей остановке, возле универмага «Москва», под дубленку залетел холодный ветер, разгулявшийся на широком Ленинском проспекте. На углу проклятый ветер с такой злостью ударил в лицо острой, колючей снежной крупой, что из глаз брызнули слезы. Уже давно бывшие наготове.

Никому она не нужна! И никто ее по-настоящему не любит! Ни Марк, бросивший ее одну в Москве почти на месяц, ни безжалостная Нюша. Если бы Нюша ее любила, то не стала бы так мучить. Нормальная мать должна жалеть, помогать, давать умные, дельные советы, а тут — лишь агрессивное непонимание. Мозгов у нее, что ли, не хватает, чтобы не ссориться? Как она не боится, что в конце концов может остаться совсем одна? Ведь когда-нибудь терпение лопнет и, насмерть обидевшись, ее «Люсинка» перестанет звонить и приезжать.

Не перестанет! В том-то и беда, что она по-прежнему любит мать, поэтому и жалеет ее, забывает все ссоры, прощает скандалы и примчится по первому же зову… Чтоб прикинувшаяся больной Нюша снова поизмывалась над ней.

«Пусть только попробует!» — в темной метели проходного двора шепотом пригрозила Люся и, вытерев нос мокрой перчаткой, опять громко всхлипнула: что толку от ее угроз? Сколько раз она клялась, что не поедет больше к матери, но проходила неделя, и ее опять как магнитом тянуло в это чертово Ростокино. Запрятав обиду поглубже, она первой звонила матери, правда, всегда отзывавшейся так радостно, словно они и не ссорились вовсе, покупала подарки, конфеты либо клала в конверт рублей пятнадцать-двадцать и неслась через весь город со счастливой надеждой в душе, что на этот раз все будет по-хорошему, по-доброму. Заканчивалось чаще всего слезами. Как сегодня. Только сегодня утешить ее, сказать: «Ерунда, не бери в голову, мой папахен тоже вечно перепиливает меня на куски, учит жизни», — зацеловать, закружить в объятиях было некому.

Где-то там, далеко, где не метет пурга и не кусается ледяной ветер, с горечью подумала она, Марк отлично проводит время в веселой актерской компании. Ужинает в ресторане с друзьями, угощает поклонниц шампанским. Травит им столичные анекдоты, и провинциалки хохочут не переставая. Вокруг него вечно крутятся девчонки — надеются заполучить неженатого красавца.

В каком-то смысле Нюша, конечно, была права. Штамп в паспорте, безусловно, не гарантия любви, но если бы этот штамп был, то Марк, не посрамив высокого морального облика советского артиста, как выражается их администратор Гриша, спокойно мог бы взять жену с собой на гастроли. На законных правах они жили бы в одном номере, вместе гуляли по незнакомым городам, вместе поехали бы в Кишинев. И сейчас ей не было бы так одиноко, хоть волком вой! Но что поделаешь, если Марк дважды был неудачно женат и теперь боится свадьбы как огня? Не потащишь же его в загс насильно?