от смеха и золотистые крапинки в глубоко посаженных карих глазах. Мы не увидимся, пока не обретем свободу, причем оба.

Судя по выражению лица, Лоренс тоже запоминал, а потом тихо произнес одно-единственное слово — «ноябрь».

Я повторила его, потому что сказать «ноябрь» легче, чем выжать из себя «прощай».

Когда мы уходили, Джон и молодая официантка стояли в фойе у пруда с рыбками, шептались и откровенно глазели на меня.

— Извините нас! — громко сказал Лоренс, и мы вышли на улицу.

Он проводил меня до машины, но, прежде чем я успела сесть в машину, сжал в объятиях. Я подняла голову, и он приник к моим губам. Как хорошо, как же мне хорошо — я льнула к Лоренсу и впитывала его запах. Мне по-прежнему хотелось пойти и выстрелить Тренеру в лицо, но я чертовски устала. Эх, были бы силы, я вознеслась бы на небеса и выстрелила бы в лицо Богу.

— Грядут перемены к лучшему, — заверил Лоренс, будто прочитав мои мысли. — Клянусь тебе, Джинни, клянусь, все образуется.

Хотелось ему верить, но такого лихого года, как этот, у меня еще не было. Порой я даже надеялась, что не доживу до шестидесятилетия и Господь больше не подденет меня перстом. Каждые пятнадцать лет в некой космической лотерее я выигрывала говнопад в лучших традициях Ветхого Завета. А хорошее ни разу.

Потом, как ни странно, на ум пришла молитва. Жалкая, по-детски эгоистичная и наивная, но все же молитва, хотя мы с Господом не разговаривали уже много лет. Такое вот «за что меня так?», но в той молитве было что-то еще. Я взывала к Господу из бессловесной своей глубины, спрашивала, не полагается ли мне какой-нибудь хороший выигрыш?

Вдруг он нарушит традицию и ниспошлет мне огромное, незаслуженное, неожиданное счастье?

На ответ я не надеялась. Я ведь даже не верила, что Господь, на которого я так злилась, существует. Тут Лоренс уткнулся мне в волосы, словно вдыхая меня, словно я была кислородом, без которого он не мог жить. Я снова подняла голову, и он снова меня поцеловал, и ничего на свете мне не хотелось так, как лечь рядом с ним. Пусть целует меня, ласкает, чтобы все остальное подевалось куда-нибудь, хоть ненадолго.

Лоренс отстранился и, глядя, как он улыбается, я вдруг поняла, что не должна бы вроде ощущать где-то внизу этот вот тугой жгут нарастающего жара. Я немного запуталась в датах, но сегодня мне полагалось лежать в жутких трениках, свернувшись калачиком, пить чай и маяться, в полном соответствии с ежемесячным графиком. Теперь я смотрела на Лоренса, но не видела его, погрузившись в несложные подсчеты.

Месячные задерживались на три дня.

«В моем возрасте задержки неизбежны», — подумала я. Но прежде их не было никогда. Ткнуть меня носом в раннюю менопаузу — это слишком даже для Господа. Я же в этом месяце занималась сексом впервые за долгие, без преувеличения, долгие годы… Тут я захохотала.

— Мне сорок пять лет, — объявила я Лоренсу, отступила на шаг и прислонилась к машине. Хохот душил меня, мешая говорить.

Лоренс недоуменно пожал плечами и улыбнулся:

— А мне сорок шесть.

— С одного раза! — выдавила я и застонала от смеха так, что по щекам покатились слезы и заболел живот. — С одного!

— Что? Что? — допытывался Лоренс, но, заразившись моим безудержным хохотом, стал посмеиваться. Бедняга понятия не имел, что привело меня в такой восторг, а я захохотала еще сильнее.

Минуту назад я спросила Господа, когда он ниспошлет мне нежданное счастье, и вот чем обернулась молитва! Менее удачного момента для беременности в моей жизни еще не было, даже когда я залетела в пятнадцать. Наверное, в истории Иммиты, штат Миссисипи, не было женщин, которые беременели в менее удачный момент. Я истерически хохотала, потому что Клэр пыталась убить мою дочь, потому что за мной следили, потому что мою девочку, оказывается, совратил Тренер, потому что Клэр, вероятно, догадалась: Мози украдена; потому что другая моя внучка умерла, потому что я соучастница тысячи преступлений, а сейчас замышляла новое.

И все-таки, и все-таки я стояла, прислонившись к машине, обнимала человека, любовь к которому озаряла меня живым светом изнутри, и хохотала. Мой возлюбленный улыбался и качал головой, а я в тот момент чувствовала лишь золотой, сияющий луч надежды.

Глава восемнадцатая

Лиза

Мози уплывает, уходит на глубину, Лиза ее теряет.

Лиза толкает ходунки вперед и с безрассудным упорством двигается за ними. Скорее, нужно спасти Мози! У двери в ванную Лиза останавливается в полном недоумении. Откуда на стенах зеленый кафель? Где стикеры с танцующим медведем — символом «Грейтфул дэд»?[138] Они же на зеркале были! Где белый, отстающий от пола линолеум? Где старая ванна на фигурных ножках? Лиза уже не в Монтгомери, а Мози нужно спасать по-другому. Очень, очень нужно.

Мольба о спасении и в напряженном голосе Мози, и в понурых плечах. Если это видит Лиза, ползущая по коридору практически на одной ноге, то почему Босс не замечает? Где черный ангел, который встряхнул бы Боссовы глаза, как игральные кости, и швырнул бы к Мози? Боссу нужно предзнаменование — так же, как прежде Лизе.

Лиза заталкивает ходунки в ванную, но здоровая нога опускается на серый ковер местной библиотеки. Лиза подтягивает инсультную ногу, которая уже не мертвая конечность. Стоит шагнуть в прошлое — и эта нога становится сильнее, по крайней мере, живее.

Лиза больше года живет в Монтгомери у Джа-нелль. Тусить они начали сразу после того, как высохло их белье. Лиза очнулась в доме Джанелль и решила у нее остаться. Джанелль нравится, что Лиза ухаживает за ребенком, а еще больше, что Лиза всегда знает, где раздобыть дурь. Они вместе живут в убитом бунгало полумертвой матери Джа-нелль. Вообще-то мама Джанелль умерла, Лиза ее даже не видела, но это не мешает Джанелль получать мамину пенсию. Под задней частью дома старое школьное бомбоубежище, с пятидесятых годов сохранилось. Там как-бы-бойфренд Джанелль готовит мет, если удается достать нужные лекарства. Поэтому Лиза и пришла в библиотеку — встретиться с прыщавым парнем из аптечного киоска.

Парень опаздывает. По-правде говоря, он слишком прыщавый, чтобы опаздывать, только, чего греха таить, и Лиза уже не та, что раньше. Она такая тощая, что на тазовую кость впору ставить солонку. Улыбается она теперь одними губами, чтобы зубы не показывать. Но зато она в завязе. В очередной раз. Только какого хрена завязывать, если прыщавый парень снова