Вскакиваю в троллейбус, теперь уже полупустой, и удобно устраиваюсь около окна. Проклятый троллейбус, конечно же, ползет черепашьим шагом, хотя теперь, когда кончились часы «пик», он, кажется, мог бы двигаться и побыстрее. Счастье еще, что мне не надо делать пересадок и остановка у Светкиного дома.

Дверь мне открывает ее мама, Анна Михайловна. Они живут вдвоем, отец Светкин умер давно, когда Светка была еще совсем маленькая. Потом, правда, был отчим, но недолго. В общем, не сложилась жизнь у Анны Михайловны, и это несправедливо, потому что она чудесная женщина.

И ее все любят, ее просто нельзя не любить, столько в ней доброты и жизнерадостности, хотя она далеко не здоровый человек, болезненно полная, с больными отекшими ногами, а сердце то и дело сдает. Папа ей не раз предлагал лечь к нему в клинику, но Анна Михайловна только отмахивается. Я ни разу не слышал, чтобы она на что-нибудь жаловалась и у кого-нибудь лечилась. Просто возмутительная беспечность. Но поделать с ней ничего невозможно.

Зато она непрерывно волнуется за всех окружающих. По любому поводу. Когда Света, например, задерживается на работе, Анна Михайловна звонит мне, тоже, конечно, на работу и шутливым тоном спрашивает: «Витик, можно уже начинать волноваться?» Но, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки. Я в таких случаях решительно говорю: «Рано. Позвоню, когда надо начинать». Хотя прекрасно знаю, что через пять минут Анна Михайловна, ее выдержав, отправится встречать Светку на улицу. В любую погоду. Такой уж она человек.

Светка обожает ее. И я, между прочим, тоже. Кажется, она мне понравилась даже раньше, чем Светка. По крайней мере, так утверждает мама, вспоминая, как я первое время рассказывал об этом семействе. Еще тогда она, смеясь, спрашивала: «Ты, собственно говоря, за кем там ухаживаешь?» Словом, дай бог всем такую тещу, какая будет у меня.

— Ну вот и Витик! — восклицает Анна Михайловна, закрывая за мной дверь.

— Иди скорей мой руки, мы ждем тебя с ужином.

Тут я уже чувствую мамины интонации. Они, кстати, удивительно быстро сдружились и, по-моему, кое-что переняли друг от друга. У мамы, например, начали прорываться какие-то совершенно бесшабашные нотки.

Светка, конечно, болтает по телефону. Услышав, что я пришел, она бросает трубку и выбегает ко мне. Анна Михайловна тактично удаляется на кухню и оттуда кричит:

— Света, отпусти Витика, он голодный! Хватит, хватит, еще успеете нацеловаться! Век как будто не виделись!

За ужином Светка смотрит на меня загадочно и тревожно и вдруг объявляет:

— Ты знаешь, Алла собирается уходить от Игоря.

Я усмехаюсь.

— Она уже сто раз собиралась. Так он ее и отпустит, как же.

— Нет, нет, — трясет головой Светка. — На этот раз все абсолютно серьезно. — И, сделав паузу, многозначительно добавляет: — Вчера от него пахло чужими духами, представляешь? И на щеке была губная помада.

— Что-о? — изумляюсь я. — Какие еще духи и помада?

— Чепуха! — безапелляционно говорит Анна Михайловна. — Алле уже черт те что кажется.

— Вот именно, — поддерживаю я. — И помаду какую-то еще выдумала.

Меня разбирает смех. Светка машинально убирает со лба свою упрямую прядку. Тут я снова вспоминаю сегодняшнюю встречу с Игорем и в сердцах добавляю:

— При такой сумасшедшей жене фонарные столбы будешь целовать, не только женщин.

— Ты слышишь, мама, что он говорит?

Светка обиженно надувает губы, но при этом в глазах ее прыгают такие бесенята, что я невольно улыбаюсь.

— А! Правильно говорит, — машет рукой Анна Михайловна. — И ты, смотри, не будь такой дурой. А то мы с Витиком от тебя оба сбежим.

Я засиживаюсь допоздна. Мне так не хочется уходить! И Светке не хочется, чтобы я уходил, это точно.

В конце концов, свадьба и все прочее — это же чистая формальность, думаю я. Почему бы… Я смотрю в Светкины лукавые глаза и вздыхаю. А Светка смеется… Анна Михайловна делает вид, что ничего не замечает. Но мне кажется, что она готова сама предложить мне остаться. Она такая.

Потом мы со Светкой еще долго, обнявшись, шепчемся в передней.

Утром я появляюсь на работу в приподнятом настроении. Игорь уже сидит за своим столом, уткнувшись в какую-то бумагу. Вид у него невыспавшийся и угрюмый. Представляю, какая ему была вчера выволочка. Он еле здоровается со мной, словно и я чем-то причастен к его неприятностям.

— Слушай, старик, — говорю я, пытаясь его хоть немного отвлечь и рассмешить, — ты знаешь, что от тебя пахнет чужими духами, оказывается?

— Иди к черту, — мрачно советует Игорь.

— Ну, ну. Зачем же так? — миролюбиво возражаю я.

В этот момент в комнату заходит Валя Денисов.

Он, как всегда, невозмутимо и учтиво здоровается, потом протягивает мне уже знакомую таблицу. Я замечаю, что пустая вчера вечером графа сейчас почти вся заполнена. Но я не успеваю ее просмотреть, у меня на столе звонит телефон.

— Товарища Лосева можно? — просит незнакомый женский голос.

— Слушаю вас.

— Это Екатерина Осиповна говорит… Вы у нас вчера были… в гостинице…

— Да, да! Слушаю вас, Екатерина Осиповна. Здравствуйте.

— Тут письмо пришло… Ну этому… который уехал… Вообще-то мы переслать обязаны… но я все-таки вам раньше… вы же интересовались… — сбивчиво говорит она.

— Правильно, — отвечаю. — Мы получим разрешение прокурора и возьмем это письмо. Вы его не отсылайте.

Итак, рабочий день начался, обычный наш рабочий день.

Валя едет за письмом. Кроме того, он везет особый пакет в наш научно-технический отдел. Там прочтут оттиск записки, полный ее текст. А я звоню нашему следователю Саше Грачеву, ведущему дело Мушанского.

После этого я успеваю посмотреть новые записи в таблице Вали Денисова. Там указаны фамилии, адреса и даже места работы собеседников Николова из четырех городов, не хватает только абонента из неизвестного мне городка Пунежа. Четверо же установленных людей весьма интересны.

Однако свои размышления мне приходится прервать, ибо сначала возвращается Валя. Он не успевает даже передать мне письмо, полученное в гостинице, что-то при этом сообщить, как дверь снова распахивается, и появляется футбольный тренер Виктор Сбокий. Я звоню Саше Грачеву, после чего инструктирую Виктора. Опознание Мушанского мы решили провести официально, по всей форме.

И вот в одной из комнат вдоль стены выстраиваются четыре человека, среди которых и Мушанский. Все четверо приблизительно одного возраста, роста, сложения, все, как и Мушанский, без бороды и усов, без очков, темноволосые. Тут же присутствуют и двое понятых — случайные посетители отдела, у которых нашлось время ненадолго задержаться.

Мушанский, как мне кажется, обеспокоен предстоящей процедурой, хотя внешне это не особенно бросается в глаза, он насторожен и едва заметно хмурится. Когда все наконец готово, мы просим зайти Виктора.