— Входите.

Они остались стоять в прихожей, по разные стороны низенького стола.

— Чем мог служить?

— Я изучил все, что вы мне дали, вполне. Подумал вот зайти поздороваться.

— Ага. — Уилкокс умолк. — Мне казалось, мы договорились, что я позвоню. Мне кажется, вы это поняли.

— Я понял, но вы не позвонили.

— Есть возражения против того, чтобы несколько дней подождать? Мне по-прежнему нужно много с чем разобраться. Вам сейчас тут места нет.

Даер рассмеялся; Уилкокс прервал его смех, голос его на тон повысился:

— Я вас здесь не хочу. Неужели так трудно вбить себе это в голову? У меня на это есть особые причины.

Даер глубоко вздохнул:

— У меня особые причины на то, чтобы сюда прийти. Мне нужны наличные.

Уилкокс сощурился:

— А что с теми аккредитивами, которые у вас были на прошлой неделе? Черт возьми, я же сказал, что вы на меня работаете. Неужели контракт подписывать нужно? Я вам должен жалованье за неделю, правильно? Ну так я планировал вам платить помесячно, но, если хотите, могу выплачивать два раза в месяц. Я знаю, что вы на мели. Мне это неудобно, но я могу и так и эдак, если желаете.

— Но господи ты боже мой, мне нужно сейчас.

— Ну да, только я вам сейчас дать не могу. У меня нет.

— В каком это смысле — нет? Там не очень много. — Даер чуть осклабился, говоря это.

— Послушайте, Нелсон, — начал Уилкокс, и лицо его приняло страдальческое выражение («Липа», — подумал Даер), — я говорю вам правду. Мне вам дать нечего. В «Атлантиде» у меня такая задолженность, что на дно пойти можно. Все, что поступает, сейчас уходит к ним. Иначе я окажусь на улице. Сами видите, сколько у меня тут работы.

В коридоре раздались шаги. Уилкокс подошел к двери и попробовал ее; она была заперта, но отблеск тревоги снова промелькнул по его лицу. Даер ничего не сказал.

— Послушайте, — продолжал Уилкокс. — Не хочу, чтобы у вас сложилось мнение, будто я тяну время или как-то. Вы работаете на меня. Возможно, и безумие так думать, но, мне кажется, скоро все стронется с места, и я хочу, чтоб вы уже были в курсе и готовы к большому дню, когда он наступит.

— Я не говорил, что вы тянете время. Я просто сказал, что мне нужны деньги. Но если у вас сейчас нет моего недельного жалованья, как вы, к черту, рассчитываете через неделю иметь вдвое больше?

— Это риск, на который надо пойти нам обоим.

— Обоим! — Он насмешливо посмотрел на Уилкокса.

— Если только вы не больший дурень, чем я думаю, у вас осталось довольно аккредитивов, с которыми вы протянете по меньшей мере до следующей недели.

— Это здесь ни при чем. Их я стараюсь оставить на крайний случай.

— Ну так вот ваш крайний случай.

— Это вы так считаете. — Даер шагнул к двери, открыл ее и вышел в коридор.

— Идите сюда, — сказал Уилкокс, быстро выходя следом. Он стоял в дверях и протягивал купюру в пятьсот песет. — Вы меня совершенно неправильно поняли. Господи! Упрямей никого не сыщешь! Вы всерьез считаете, что я вас намерен надуть, правда? — Он нервно оглядел коридор.

— Ничего я не считаю, — сказал Даер. Он пытался решить, брать ему деньги или нет; первым его порывом было отказаться, но это, с другой стороны, выглядело бы жестом детского каприза. Он потянулся к купюре и сказал: — Спасибо. — И тут же разозлился на себя. Гнев этот не смягчился от следующих слов Уилкокса:

— А теперь, бога ради, держитесь отсюда подальше, пока я вас не вызову, будьте добры. Пожалуйста! — Последнее было скорее выкриком облегчения, а не просьбой.

И снова он окинул коридор встревоженным взглядом и, шагнув в контору, захлопнул дверь.

Медленно Даер спустился по лестнице, по-прежнему злясь на себя за неловкое поведение. Деньги ему дали так, словно он шантажист и пришел взимать больше оговоренного. Теперь труднее обычного будет вернуть все на нормальную деловую основу.

Выйдя на улицу, он понял, что дождь теперь хлещет. Тротуары были пусты; все попрятались под маркизами, в парадных и галереях. По воде хлюпал лишь случайный марокканец, явно не замечая бури. Кондитерскую переполняли люди, они выглядывали на улицу, большинство стояло у дверей, чтобы выйти наружу, если к ним подойдет официантка. Даер протолкался сквозь их ряды, снова сел и заказал еще кофе. Только теперь он начал задумываться над тем аспектом поведения Уилкокса, что не касался его самого, — гораздо более интересного факта, что он, похоже, ожидал грядущего неприятного визита. «Дейзи, вероятно, права», — подумал он. Джек навлек неудовольствие какого-то местного громилы и ждал санкций. Либо так, либо он пытается избежать кредитора-другого. Но ни одно предположение не объясняло полностью его нежелания впускать Даера в контору.

«Денег нет! — зло подумал он. — Тогда зачем он не съезжает из „Атлантиды“?» Но он знал ответ. Даже если правда, что Уилкокс банкрот, что представлялось маловероятным, он бы чувствовал себя обязанным — и ему бы удалось — и дальше проживать в лучшей гостинице, поскольку город согласился с его решением, что он — одна из крупных шишек, из тех, кто автоматически получает все лучшее, способен он за это заплатить или же нет. Но почему? Каждый день в Танжере образовывалось несколько новых компаний, большинство — с намерением избегать законов той или другой страны, — и каждый день примерно такое же число компаний проваливалось. И причины их неудачи или успеха имели очень мало общего с деловой хваткой тех, кто был с ними связан. Если вы на самом деле победитель, вы отыскивали способы перехватывать корреспонденцию своих конкурентов, даже их телеграммы; вы убеждали сотрудников французского почтамта пускать вас первыми просмотреть те письма, что вас интересовали, а из этого составляли свои списки рассылки. Вы нанимали местных вламываться в конторы компаний и красть вам их бланки и образцы подписей их директоров; а когда посылали свои подделанные ответы, сожалея, что не можете предоставить товар, вы благоразумно уезжали в Тетуан в Испанской зоне и отправляли их оттуда — только их у вас не отбирали таможенные чиновники на границе, потому что вас почему-то не раздевали догола, как других, и швы на вашей одежде не распарывали. Не то чтоб вы платили взятки за то, чтобы вас не трогали, но победителя все узнают по виду; он — уважаемый гражданин Международной зоны. Если кто-то не победитель, он жертва, и изменить это, судя по всему, никак не возможно. Делать вид — ни к чему не приведет. Это не вопрос того, чтобы выглядеть или действовать как победитель, — такое устроить всегда легко, хотя этим никого не обманете, — тут дело в убежденности, в том, что вы чувствуете себя победителем, знаете, что принадлежите к касте, признаете свою гениальность и уверены в ней. Он долго, путано размышлял обо всем этом; затем расплатился, встал и вышел под дождь, который лил уже не так плотно.

* * *

— Я знала, что вы придете, — сказала мадам Жувнон. То был ее способ выразить, что она вовсе не была в этом уверена.