Так почему он все-гаки остался? Выпил коньяка и не решился сесть за руль? Устал? Или, может быть, дело в Алеше? Повел себя как собака на сене: сам не гам и другим не дам?..»

— Зачем приходил сюда этот парень? — будто прочел он ее мысли.

— Ты имеешь в виду Алексея? — подивилась Алена.

— А что, сюда ходит не только он?

— Он поздравил Аньку с днем рождения, — сдержалась Алена. — Разве это не очевидно?

— А по-моему, мама интересует его гораздо больше, чем дочка.

— И что из этого следует? — приняла она вызов.

Он отвел глаза первым, и Алена снова открыла книгу. Пауло Коэльо. «Пятая гора». Открыла наугад и выхватила глазами строки:

«Пусть так, все равно она будет любить его, ведь впервые в жизни она поняла, что это свобода. Она может любить его, даже если он никогда об этом не узнает. Ей не нужно его согласие, чтобы скучать о нем, думать о нем день-деньской, ждать его к ужину и беспокоиться…»

«Что это? — поразилась Алена, медленно перечитывая напрямую обращенные к ней слова, как ответ на сомнения, таинственный, мистический знак, предопределяющий судьбу, перст Божий, указующий путь. — Разве могут быть такие совпадения?»

Она украдкой покосилась на Шестакова. Тот сидел хмурый, сосредоточенно глядя на экран телевизора.

— Из этих цветов, милая, делается мое молоко. В них свежесть летнего утра и сила природы, — проникновенно вещал добродушный усатый дядька в высоком поварском колпаке и белом фартуке.

«Внимает как оракулу, — поджала губы Алена. — Вперился в ящик, и можно больше ни о чем не думать».

Но она сильно заблуждалась на его счет, потому что на самом деле ему в высшей степени было наплевать, из каких цветов получается молоко, и усатого добродушного дядьку он в упор не видел, а как раз думал, и не о ком-нибудь другом, а именно о ней, об Алене. О том, что выставил себя полным болваном, ибо никакого права не имеет влезать в ее личную жизнь. Или все-таки имеет? Тогда чем оно обусловлено, это право? Его деньгами? Но не так уж их много, этих денег. Да и вообще при чем тут деньги? Абсолютно ни при чем! Глупость какая! А в чем тогда дело? Чего он вылез со своими дурацкими претензиями? Кто он такой, чтобы задавать вопросы? Анькин отец? Но это влечет за собой не права, а обязанности, которые он не слишком торопится возложить на себя в полном объеме. А ей он кто, Алене? А главное, почему его так задело появление соседа в этом доме? Потому что это одновременно означает появление мужчины в ее жизни? А он надеялся, что она проживет свою жизнь весталкой? И какое ему вообще до этого дело, до ее жизни?

Дверь из маленькой комнаты отворилась, и на пороге гостиной нарисовалась голая Анька.

— Пить хочу! — заявила она.

— А вон на столе твоя кружечка стоит, — показала Алена. — Попей…

Анька прошлепала к столу, ухватила кружку за ручку и потянула на себя. Кружка наклонилась, и на бежевый палас выплеснулась лужица морса.

Андрей перехватил Аленин взгляд и подмигнул ей, мол, молчи, поглядим, что она станет делать дальше.

Анька воровато глянула на родителей и, убедившись, что никто на нее не смотрит, старательно затерла лужицу голой пяткой.

— Что-то случилось, заяц? — поинтересовался Андрей.

— А! — отмахнулась Анька и небрежно пояснила: — Это мама нассала…

Андрей схватил с дивана газету и уткнулся в замятые страницы, похрюкивая от едва сдерживаемых пароксизмов смеха. Алена прикрыла лицо книгой, вторя ему тоненькими повизгиваниями.

— Мамочка, ты плачешь? — удивилась Анька.

— Нет-нет… — едва выдавила Алена.

Анька еще немного постояла в раздумье, отобрала у отца газету и забралась к нему на колени. Тот вытер ладонями мокрые от слез глаза, подхватил ее под мышки.

— Пойдем, уложу тебя в кроватку?

— Пойдем, — согласилась Анька и погладила его по обросшей щеке. — А когда у тебя эти колючки выпадут?..

— Хорошо воспитываете подрастающее поколение, Елена Вячеславовна, — насмешливо сказал Андрей, возвращаясь в гостиную. — Один озабочен оволосением лобка, вторая клевещет на родную мать, да еще и использует ненормативную лексику в столь юном возрасте.

— Да это все издержки детского сада, Андрюш, — оправдалась Алена. — Ты же понимаешь, где они этого набираются.

— Вот потому я и прошу тебя посидеть с Анькой дома еще хотя бы год.

— А что изменится через год, Андрей?

— Ну на работе у тебя уж точно ничего. А если и изменится, невелика потеря.

— Это ты так считаешь?

Она нервно стянула заколку и тряхнула головой, освобождая собранные на затылке волосы.

— Да, это я так считаю! — набрал децибелы Шестаков. — А если твой многомудрый сосед придерживается иного мнения, то мне на него положить с прибором, понято? — И, глядя на ее изумленное лицо, не удержался, добавил: — Можешь захлопнуть рот, я уже все сказал.

Алена вспыхнула, развела крылья заколки и одним резким движением защепила его ненавистный наглый нос.

Это было очень больно. Ну, то есть, очень! Так, что в первый момент он даже не понял, что именно его ослепило — боль или ярость. Но она так перепугалась, так искренне ужаснулась содеянному, что он, осторожно трогая изувеченный нос, только спросил:

— Ну и что я теперь скажу на работе?

— Может быть, сказать, что тебя укусила собака? — робко предложила Алена.

— Остроумно, — согласился Шестаков.

— Ой! — спохватилась она. — Сейчас я тебе ранки обработаю.

— Перестань! — отмахнулся Андрей. — Не хватало мне только прийти с коричневым носом! Или, еще того хуже, с зеленым.

— Ничего подобного! — успокоила его Алена. — Это новое средство без цвета и запаха и совсем не жжет. «Эплан» называется. Я его специально для детей держу.

— Так ты и детям носы прищемляешь, когда они себя плохо ведут?! — притворно ужаснулся Андрей.

…Она так осторожно обрабатывала его многострадальный нос, как будто это была открытая рваная рана. И очень близко стояла. И пахло от нее Анькой и чем-то еще, едва уловимым, но таким нужным, важным, что без этого не то что дышать, а и жить-то нормально невозможно. И он, задыхаясь, рванул ее к себе, вжимаясь лицом, вбирая это неуловимое нечто, но оно все ускользало, не давалось, и нельзя было отпустить ее ни за что на свете, пока не найдешь, не ухватишь, не наполнишься до краев и дальше, через край, не отрываясь.

И Алена вспыхнула как спичка, мгновенно загорелась от первого же его прикосновения. И это ее преображение, чудесная метаморфоза, стремительная готовность принять его ласку и сторицей вернуть обратно потрясли Андрея до глубины души. Вот так когда-то хмельная Маруся из застенчивой тихой простушки превращалась вдруг в разнузданную вакханку. А теперь вот Алена…