– Надо поговорить, – начинаю я.

Зик подкрадывается к Питеру и с неистовой силой ударяет его о бетонную стену. Питер разбивает затылок и лишь морщится.

– Привет, – произносит Зик.

К Питеру приближается Шона. Она играет с ножом, вертя его ладони.

– Что случилось? – спрашивает Питер.

Он не выглядит хоть сколько-нибудь напуганным, даже когда Шона хватает нож за рукоятку и дотрагивается кончиком лезвия до лица Питера, образовывая на его щеке ямочку.

– Пытаетесь запугать меня? – иронизирует он.

– Нет, – отвечаю я. – Пытаемся донести до тебя важную мысль. Не только у тебя есть друзья, готовые причинить кому-нибудь вред.

– Разве инструкторы имеют право угрожать неофитам? – Питер смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Я мог бы подумать, что это взгляд невинного человека, если бы не знал, кто он такой на самом деле. – Пожалуй, спрошу Эрика, просто чтобы убедиться.

– Я тебе не угрожал, – парирую я. – Я тебя даже не трогаю. А судя по записям с камер, которые хранятся в компьютере в диспетчерской, нас здесь вообще нет.

Зик усмехается, не в силах сдержаться. Это была его идея.

– А вот я тебе угрожаю! – Шона чуть ли не рычит. – Еще одна более жестокая выходка, и я преподам тебе урок о справедливости.

Теперь она держит острие ножа над глазом Питера и медленно опускает его, надавливая на веко. Питер замирает, едва дыша.

– Око за око. Синяк за синяк.

– Может, Эрику и плевать, что ты преследуешь других неофитов, – заявляет Зик, – но не нам. И кроме нас в лагере полно лихачей, которые с нами бы согласились. А они-то знают, что нельзя поднимать руку на людей из своей фракции. А еще они слушают сплетни и распространяют их со скоростью лесного пожара. Мы можем быстренько рассказать им, насколько ты жалкое существо, а они тотчас позаботятся о том, чтобы усложнить тебе жизнь. Как видишь, в нашей фракции дурная слава обычно остается навсегда.

– Начнем с твоих потенциальных работодателей, – произносит Шона. – Зик займется руководителями из диспетчерского отдела, я поболтаю с лидерами у границы. Тори известно о каждом в Яме. Четыре, ты ведь дружишь с Тори?

– Да, – отвечаю я, подхожу ближе к Питеру и наклоняю голову. – Ты способен причинить другому боль, неофит… но тогда мы обеспечим тебе пожизненное страдание.

Шона убирает острие от глаза Питера.

– Подумай хорошенько.

Зик отпускает рубашку Питера и разглаживает ее, все еще улыбаясь. Почему-то достаточно странное сочетание жестокости Шоны и веселости Зика действительно пугает. Зик машет Питеру, и мы покидаем комнату.

– Хочешь, чтобы мы поговорили с лихачами? – спрашивает он.

– Да, – киваю я. – Определенно. Не только о Питере, но и о Дрю, и об Эле.

– Если он переживет посвящение, вероятно, я случайно толкну его, и он рухнет прямо в пропасть, – с надеждой говорит Зик, показывая жестами процесс падения.

* * *

На следующее утро у пропасти собралась толпа. Лихачи стоят тихо и неподвижно, несмотря на то что запах завтрака манит всех в столовую. Мне даже не нужно спрашивать, почему они собрались здесь. Мне сообщили, что такое случается почти каждый год. Смерть. Как гибель Амара – неожиданная, ужасная опустошающая. Тело, как рыбу на крючке, уже вытащили. Обычно это кто-то из молодых – несчастный случай, произошедший из-за того, что опасный трюк не удался, или не несчастный случай, а израненная душа, которую добили злом, давлением и болью.

Я не знаю, как к этому относиться. Возможно, я должен чувствовать вину за то, что не заметил чужой боли. Или грусть от того, что люди не могут найти другой выход. Я слышу, что впереди произносят имя умершего, и меня поглощают обе эмоции.

Ал. Ал. Ал.

Ал – мой неофит, и я нес за него ответственность. Значит, я не справился. Я был одержим слежкой за Максом и Джанин. Я впал в бешенство и винил во всем Эрика и мучился из-за того, что до сих пор не решил, предупреждать ли Альтруизм. Хотя есть еще кое-что. Но ни одна из перечисленных причин не является важнее того, что я отдалился от всех. Я хотел защитить себя, а мне нужно было вытаскивать неофитов из тьмы и показывать им светлые стороны – смех с друзьями на камнях возле пропасти, полуночные татуировки после игры в «Вызов», море объятий после оглашения рейтинга. Я мог хоть как-то порадовать их – даже если бы это не помогло ему, мне стоило попытаться. Я знаю одно – когда посвящение закончится, Эрику не придется из кожи вон лезть, чтобы снять меня с моей должности. Я уйду сам.

* * *

Ал. Ал. Ал.

Почему все покойники становятся героями в Лихачестве? Зачем нам это нужно? Может, они – единственные достойные люди во фракции среди коррумпированных лидеров, жестких соперничающих неофитов и циничных инструкторов? Мертвецы становятся нашими героями – они никогда не разочаруют нас. А со временем – когда мы постепенно забываем о них, они становятся все лучше и лучше. Ал был неуверенным и чувствительным, затем стал завистливым и жестоким, а потом умер. Более мягкие, чем Ал, выживали, а более сильные погибали, и здесь нет никакого объяснения.

Но когда я вижу Трис, то я понимаю, как оно ей необходимо. Это своего рода голод. Или гнев. Или и то и другое. Мне трудно вообразить, что можно было легко кого-то любить, ненавидеть… и потерять прежде, чем какое-то из этих чувств угаснет. Я вслед за ней отхожу от скандирующей толпы, самонадеянно полагая, что со мной она будет чувствовать себя лучше. Ну конечно. Или я тащусь за ней потому, что я устал быть один и я не считаю это лучшим выходом.

– Трис, – говорю я.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она с горечью. – Разве ты не должен сейчас отдавать дань уважения?

– А ты? – удивляюсь я.

– Сложно отдавать дань уважения тому, кого не уважаешь.

На мгновение меня изумляет, как ей удается быть настолько холодной. Трис не ведет себя мило, но она редко бывает бесцеремонной. Через секунду она качает головой:

– Я не хотела этого говорить.

– Ага…

– Это смехотворно, – произносит она, краснея. – Он бросается с обрыва и Эрик называет это храбрым поступком? Эрик, который пытался заставить тебя кидать ножи в голову Ала? – Она кривится. – Он не был отважным! Он был трусом, он чуть не убил меня! Разве это здесь принято уважать?

– А чего ты ждала? – Я стараюсь говорить с ней очень мягким тоном. То есть в основном молчу. – Осуждения? Ал уже мертв. Он ничего не слышит, и уже слишком поздно.

– Дело не в Але, – возражает Трис. – Дело в тех, кто на это смотрит! Всех, кто теперь считает, будто броситься в пропасть – не такая уж глупая мысль. То есть почему бы не покончить с собой, если после тебя произведут в герои? Почему бы и нет, если все запомнят твое имя? – Она делает паузу и смотрит на меня.