Женщина раскрыла свою ладонь, и безжизненное тельце Синего Перышка упало на песок. Мы подбежали к нашей подруге. Из ее тела торчали тоненькие косточки. Почувствовав носами угасающее тепло ее тела, мы подняли морды вверх и завыли. Мы выли до тех пор, пока женщина не потребовала:

– А ну-ка тихо!

Она произнесла эти слова так резко, что мы тут же замолчали. Мы постояли некоторое время молча, а затем Макс пролаял:

– Убирайся отсюда, иначе я тебя убью!

Мне эти его слова показались едва ли не комичными. Пес, который не мог убить даже мышь и который без меня уже давно умер бы с голоду, угрожает женщине, что он ее прикончит?

Макс лег на песок и глубоко зарылся в него лапами. Он как будто хотел попросить, чтобы все души, которые, возможно, пребывают в промежуточном мире, под землей прямо под ним, ему помогли. Однако если там и в самом деле пребывали какие-то души, они вовсе не поднялись через песок в тело Макса, чтобы его укрепить. Чем больше он лаял, тем больше зарывался в песок лапами и тем больше срывался его голос:

– Убирайся отсюда! Убирайся отсюда! Убирайся отсюда!

Женщина никуда не убралась. Она наклонилась к своей сумке и достала из нее сигарету и какой-то маленький серебристый предмет. Она щелкнула этим предметом, и из него появился огонь. Получается, она могла управлять огнем. Как люди в той пустыне. Как Анатьяри и Йедда.

Йедда!

Хотя стоящая перед нами женщина выглядела совсем не так, как Йедда, – у нее были другие волосы, другая кожа, другое тело, – я все же поняла, что это именно она, Йедда. Я почувствовала это так, как будто нас связывала друг с другом какая-то невидимая нить.

Лай Макса становился все более надрывным. Вскоре я уже даже не могла разобрать слова и слышала лишь какие-то звуки, которые вроде бы должны были нагонять страх, но в действительности лишь выдавали страх самого Макса. Я же все больше успокаивалась. Мне попросту не верилось в то, что эта женщина из моих снов – а может, лучше сказать «из моей первой жизни», – относившаяся ко мне когда-то так хорошо, станет причинять мне вред. Я стояла и таращилась на нее. Она отвернулась от нас и посмотрела на море. Макс, наконец, перестал лаять.

Я принюхалась. От Йедды все еще пахло цветами, морской водой и влажным песком. Однако от нее исходил и другой запах. Это был запах скорби.

Я осторожно подошла к Йедде, которая затягивалась своей сигаретой. Мне хотелось пожалеть свою сестру, пусть даже она и убила только что Синее Перышко. Возможно, тем самым я пыталась себя убедить, что убивая птицу, Йедда просто хотела избавить ее от страданий.

Позади меня заскулил Макс. Он, по-видимому, не хотел, чтобы я подходила к этой женщине. Он был первым в моей жизни псом, которому было не все равно, буду я жить или умру. Тем не менее я к нему не прислушалась. От Макса до меня доносился лишь едкий запах стыда. Он стыдился того, что лежит сейчас на песке, вместо того чтобы броситься вперед и встать между мной и этой женщиной. Он даже понятия не имел, что это не кто иной, как Йедда, и что нас связывает нечто такое, чего он никогда не видел даже во сне. Она продолжала смотреть на море, хоть я уже стояла от нее расстоянии всего лишь в два собачьих туловища.

Я стала задаваться мыслью о том, что же произошло с Анатьяри. Почему его нет рядом с ней? Если в этой жизни есть Йедда и мы с Максом, то должен же где-то находиться и Анатьяри. Или его душа сейчас пребывает в промежуточном мире?

Ну конечно же, именно так! Не может быть другого объяснения тому, почему они не вместе. Как тяжело сейчас, должно быть, Йедде из-за того, что его нет рядом.

Она медленно повернулась ко мне, бросила свою сигарету на песок и сказала голосом, который показался мне удивительно приятным:

– А ты отважная, раз приблизилась ко мне, милая собачка.

Она показала на Макса, лежащего позади меня на песке, и добавила:

– Ты отважнее его.

Мне в мордочку тут же еще сильнее повеяло запахом стыда Макса.

– Мы, самки, всегда отважнее самцов. Мы вынашиваем у себя в утробе детенышей. И затем носим в своем сердце боль, если их теряем.

«А если наш ребенок умрет еще до того, как появится на свет, он попадет в промежуточный мир?» – такой вопрос она задала Анатьяри в пустыне в той далекой прежней жизни. И он на этот вопрос не ответил. Может, ее ребенок умер еще до того, как родился? Может, он поэтому не попал в промежуточный мир, и его душа больше не существует?

Если это так, то я не могу в полной мере прочувствовать горе Йедды, потому что сама не являюсь матерью.

– Во всех жизнях, в которых я была мужчиной, – продолжала говорить Йедда, – мое тело всегда было сильнее, а вот во всех тех жизнях, в которых я была женщиной, сильнее была моя воля. Поэтому намного лучше быть женщиной, а не мужчиной, Инала.

Инала. Не Рана. Инала.

Она помнила обо мне. О нас. О том, что мы были сестрами!

– Милая Инала, ты в каждой своей жизни была сильной.

В каждой?

Мы, получается, встречались в каждой из наших жизней?

О прародительница собак, она была тем человеком с ножом и тем человеком с кнутом!

Что сказала она во сне Макса, будучи человеком с кнутом?

Она сказала, что это месть за то, что мы отняли у нее ее любовь.

Она, видимо, имела в виду Анатьяри. Но зачем мы могли его убить? И как? Две собаки ведь никогда не смогли бы справиться с крепким мужчиной. В этом всем не было никакого смысла.

Йедда сделала шаг по направлению ко мне. Я пребывала в таком замешательстве, что не смогла бы отскочить от нее прочь. Она наклонилась ко мне и коснулась меня рукой. Затем она ласково погладила меня по шерсти на спине. Это был первый раз, когда до меня – до Раны, не Иналы – дотронулся рукой человек.

– Почти как раньше, – сказала она.

Да, ее прикосновения казались мне очень знакомыми, когда она гладила меня ладонью по шерсти. Они были успокаивающими. Приятными. Такие ощущения не могли дать прикосновения лап ни одной собаки.