Но вот пришёл момент отложить арбалеты в сторону и взяться за пики и мечи.

Горцы подобрались уже к самой стене, приставили лестницы и, не смотря на градом летевшие в них камни, поленья, льющийся из больших котлов кипяток, полезли вверх, на стены, прикрывая головы щитами.

— А ну, сержант, подвинься, — рядом со мной появился дюжий поселковый мужик с вилами в руках.

Взяв одну из опор лестницы в развилку, он поднатужился и попытался отпихнуть её от стены. Но лестница, заполненная штурмующими, оказалась для него уж слишком тяжела.

— Подмогни, — просипел он с натугой.

Я махнул мечём, сбивая шлем с головы первого горца, попытавшегося влезть на стену и схватился за черенок вил. Горец, выронив топор, с глухим стоном полетел вниз. Вдвоём с селянином мы оттолкнули лестницу, опрокинув её вместе со штурмующими. И тут же перешли к следующей. То же самое происходило и на других участках стены. То там, то тут горцы с криком летели к подножию вала вместе с лестницами. В двух-трёх местах нападавшие всё же сумели прорваться на стену. Но были сброшены вниз набежавшими со всех сторон защитниками. Не выдержав столь напористого сопротивления, горские воины откатились назад, к своему лагерю, подбирая по пути раненых и убитых.

— Фу-ух, — тяжело дыша, я уселся на камень прямо там, где стоял, и откинулся спиной к стене.

Рядом опустился Хорёк и, стянув с головы шлем, шумно высморкался.

— Ты как? — покосился я на него.

— Нормально, — криво ухмыльнулся он, — пока живой…

— Хорошо, — я глубоко вдохнул и выдохнул, восстанавливая дыхание, — тогда пройдись по нашим, проверь, всё ли нормально. И собери всех ко мне.

Хорёк кивнул и, нахлобучив шлем, поднялся. Оглядевшись по сторонам, направился вдоль стены собирать рассеявшийся во время боя отряд.

Увидев какого-то мальца, тащившего мимо ведро, я подозвал его поближе, зачерпнул поданным мне деревянным ковшиком холодной колодезной воды и вдосталь напился. Пока я пил, мои бойцы собрались вокруг, шумно обсуждая подробности прошедшего боя. Вполне нормальная реакция людей, впервые попавших в ситуацию, когда-либо ты убьёшь, либо убьют тебя. По себе помню: ощущения, переживаемые в такие минуты, запоминаются на всю жизнь. Потом, когда ты уже проходишь через десятки боёв, это становится нормальным, даже в некотором смысле — обыденным, состоянием. Ты относишься к этому равнодушно. И после боя ничего, кроме усталости и опустошённости не испытываешь. Но вот самый первый твой бой… Наверное, в мире нет ни одного воина, кто не помнил бы её — свою самую первую битву за свою жизнь. Потому что во время этой битвы ты забываешь о том, что за твоей спиной твоя страна, твой дом, твои близкие. И всё прочее, о чём тебе твердили твои командиры. Ты дерёшься и убиваешь других потому, что четко осознаёшь: если ты не убьёшь вот этого конкретного вражеского воина, то он сам доберётся до тебя и снесёт твою дурную голову, не успевшую вовремя понять истинные причины той кровавой мясорубки, что вертится вокруг. И ты убиваешь с одной единственной целью. Чтоб не убили тебя…

После меня ковшик с водой пошёл по кругу. Схватка была горячая, да и день обещал быть жарким. Потому каждый и торопился утолить жажду, а то и напиться впрок. Кто его знает, как дальше день сложится.

— Не особо-то расслабляйтесь, — посоветовал я своим бойцам, — могут ещё раз полезть.

Так и случилось. Спустя пару часов горцы предприняли вторую попытку захватить посёлок. Но на этот раз довольно вялую, быстро завершившуюся и, соответственно, не давшую никаких результатов. Собственно говоря, всё нападение свелось к непродолжительной перестрелке и попытке изобразить приближение нападающих к защитному валу. На этом боевые действия в тот день и закончились.

— Ну-с, сержант, докладывайте, что тут у вас? — спросил меня сидевший в седле майор Стоури.

Стоя перед его конём, я постепенно восстанавливал дыхание, переводя дух после трудного боя. Мой отряд почти в полном составе выстроился позади меня. Даже Цыган, так вовремя приведший конных пикинёров, встал в общую шеренгу.

Конные сотни его пикинёров преследовали разбегающихся горцев по всему плато, захватывая в плен тех, кто бросал оружие и поднимал руки и подкалывая пиками пытающихся скрыться.

А чего тут докладывать? И так всё видно…

Горцы ринулись на штурм так же, как и вчера, на рассвете. Только на этот раз они начали с обстрела посёлка горящими стрелами. А когда сельчане занялись тушением пожаров, пошли на приступ. Работать нам приходилось сразу на две стороны. И отбиваться от штурмующих, и заливать возникающие то тут, то там новые очаги пожаров. Рук не хватало. Трудились все. Даже совсем маленькие дети бегали с плошками и мисками для воды от одного дома к другому, помогая заливать огонь. Староста едва успевал перебрасывать людей с места на место, руководя то тушением пожаров, то группой воинов, бросающихся на затыкание очередного прорыва на стенах. У ворот битва шла особенно упорная. Десятка три горцев, перевалив через стену, сумели пробиться сквозь ряды защитников и, отчаянно визжа и рубясь с воротной охраной, пыталась добраться до запоров и открыть ворота. Я не мог помочь ничем, сам с трудом отбиваясь от наседающих со всех сторон горских воинов.

Рядом со мной билась и моя недавняя ночная подруга — Малетта. Одетая в лёгкую кольчугу, невесть где добытую, она довольно ловко управлялась с охотничьей рогатиной, отбиваясь от наседавших горцев. Не смотря на все наши старания, штурмующих всё прибывало.

Вот на нас кинулись сразу трое. Малетта успела встретить одного из них, отбив кривую саблю в сторону и вогнав противнику в живот острее рогатины. Но выдернуть не успела. Горец, ухватившись за древко обеими руками, повалился на бок. Рогатина вывернулась из рук женщины, оставив её безоружной.

Я в это время отбивался от ещё двоих, дружно насевших на меня. Прикрывшись щитом, я крутанулся на месте и, присев, с разворота подрубил ногу одному из нападавших. Тот, дико заорав, упал на парапет стены и, не переставая орать, начал поспешно отползать в сторону. Откуда появился четвёртый, я не увидел. Но именно его клинок приняла на себя Малетта, закрыв меня. Удар горца бросил женщину мне прямо на руки. И был он настолько силён, что прорубив на ней лёгкую кольчужку, клинок вошёл в тело на всю свою ширину. А этот мерзавец ещё и резанул им на себя с оттягом, чтоб рана поглубже была.

От меня, занятого Малеттой, оттеснили нападавших Хорёк и Степняк. Прикрываясь щитом, я оттащил женщину к стене и попытался заткнуть её рану куском чистого холста. Однако быстро понял, что она уже не жилец… Кровь из прорубленного бока хлестала ручьём и жизнь быстро покидала её молодое тело.

— Эх, Грак… не сложилось у нас, — еле слышно прошептала она, глядя мне в лицо своим затуманивающимся взглядом, — а я… уж было… понадеялась, — и медленно сползла по стене на землю. Глаза её потускнели, из горла вырвался сдавленный хрип вперемешку с кровавой пеной. Впервые за все эти годы я так остро почувствовал горечь утраты. Малетта, пожалуй, была единственной из всех, с кем я мог бы связать свою жизнь. И тут такое… Скрипнув зубами, я отпустил женщину, и кинулся на горцев.