Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Милое дело! Что вы там толкуете? — сказала Коукер, красная как кирпич. Трения всегда распаляли Коукер, и я ей посочувствовал. В конце концов, откуда ей было разбираться в живописи?
— Ты в этом ничего не понимаешь, Коуки, — сказал я как можно мягче. — Например, можно сказать, что картины вообще не имеют рыночной стоимости, только духовную; это моральное обязательство. Или можно сказать, что они не имеют никакой реальной цены, пока их не купят. И цена то растет, то падает. Я думаю, мистер Хиксон потратил на картины кучу денег, которых он никогда не вернет.
— Около полумиллиона фунтов, — простонал Хиксон. — Включая авансы художникам, которые не написали для меня ни одной картины.
— Да, но выручили вы почти вдвое, — сказала Коукер.
— О нет, Коуки, — сказал я. — Мистер Хиксон большой покровитель искусства, а настоящие покровители искусства редко наживают на нем деньги. Во всяком случае, не при жизни.
— Да что это? Можно подумать, вы с ним заодно? — сказала Коукер.
— Но он на самом деле друг английского искусства.
— А правда, что все картины, которые оставались у миссис Манди, были конфискованы по постановлению суда?
— Вполне возможно, Коуки. У меня, конечно, были долги.
— Значит, вы наплели нам всяких небылиц и занимали деньги у меня, и у мистера Планта, и у многих других, прекрасно зная, что не сможете расплатиться?
— Ну, Коуки, — сказал я, — я говорил только, что мистер Хиксон купил мои картины по дешевке.
— Ах, вот как? Ну, вот что я вам скажу, старый мошенник, — вам самое место в тюрьме. Вызвать бы сейчас полисмена и...
— Простите, я вас прерву, мисс Коукер, — сказал Хиксон, — у нас было одно предложение...
— Да, сейчас и до него дойдет; просто я так зла, что готова сама себя укусить.
— Я тут объяснял мисс Коукер, — сказал Хиксон, — что вынужден был прекратить выплату еженедельного пособия из-за ваших беспрерывных угроз по телефону мне и моим слугам.
— Верно, — сказал я. Мне не терпелось попасть домой, посмотреть на «Грехопадение» в свете моих новых идей. — И я за это отсидел что положено; не так ли?
— Я старый человек, — сказал Хиксон. — И больной человек. Я не очень возражаю против того, чтобы вы меня зарезали, и согласен получать любое количество угроз в письменной форме. Мне не под силу все эти телефонные звонки. Они беспокоят слуг. Один уже отказался от места.
— Я не подумал об этом, — сказал я. — Это существенный момент.
— Мне необходимы слуги, — сказал Хиксон, — иначе я не смогу жить.
Мне стало жаль несчастного старикана. Ну и положение!
— Я вполне вас понимаю, мистер Хиксон, — сказал я. — Это крайне неприятно. Просто невыносимо.
— И если вы обещаете, что не будете больше угрожать мне по телефону и портить мое имущество, я готов вновь выплачивать вам еженедельное пособие.
— Два фунта в неделю?
— Да.
— Подкиньте еще фунтик. Я долго не протяну при моем сердце и кровяном давлении. И знаете что? Я подпишу бумагу, предоставляя вам право на все эти картины.
— Они и так мои.
— Я имею в виду моральное право. На шедевры стоимостью в восемьдесят тысяч фунтов.
— Бумага мне такая не нужна, но я согласен давать вам три фунта в неделю и заплатить ваши долги на сумму, не превышающую пятидесяти фунтов.
— И дать мне десять фунтов наличными.
— Хорошо. В счет тех пятидесяти.
— Прекрасно, мистер Хиксон. Пойдем на компромисс: десять фунтов наличными, пятьдесят пять на уплату долгов и три в неделю. По рукам?
Но тут в комнату вошел слуга и шепнул что-то на ухо Хиксону. Хиксон извинился и вышел. Закрыл за собой дверь. А Коукер накинулась на меня:
— Ах вы старый мошенник! У меня прямо руки чешутся стукнуть вас. — Она двинулась ко мне, и я счел благоразумным отступить.
— Не торопись, Коуки, — сказал я. — Посмотри, чего мы добились тем, что вели себя по-джентльменски. Сохранили собственное достоинство, избежали взаимных обид... и заставили его добавить еще один фунт к моему недельному пособию.
Но Коукер не отставала от меня. Она была уязвлена в своих чувствах, в своей гордости.
Вдруг она перестала браниться и сказала:
Зачем он вышел? В чем дело? — Она подбежала к двери и высунула голову за порог. — Он звонит по телефону. — И она снова накинулась на меня: — Вы опять что-нибудь натворили? Что это у вас в карманах? Мне и раньше показалось, что вы малость разбухли. — Она направилась было ко мне, затем подбежала к окну и выглянула наружу.
— Фу, Коуки, как не стыдно быть такой подозрительной, — сказал я. — Это на тебя непохоже. Мистер Хиксон был так мил.
— За угол заворачивает полицейская машина, — сказала она, втягивая голову внутрь. И если бы у нее росли усы, они задрожали бы, как усики антенны.
— Глупости, Коуки. Мистер Хиксон никогда не поступит так со мной. Тебе померещилось.
— Живей! — сказала Коукер и схватила меня за руку. — Сюда, старый дурень. — Она бегом потащила меня к боковой двери и вывела на лестничную площадку. Мы спустились по лестнице для слуг в полуподвальный этаж и открыли дверь во двор.
— Пожалуйста, — сказала она. — Что я вам говорила? Полицейская машина у ограды.
— Не верю, — сказал я. И я действительно не верил, что Хиксон сыграет со мной такую подлую штуку.
— Как только полисмен войдет в дом, бежим.
— Глупости, — сказал я. — Вовсе это не полицейская машина. — И я поднялся на несколько ступенек, чтобы посмотреть. Но Коукер оказалась права.
Из машины вылез полицейский и вошел в дом. Когда я это увидел, я очень рассердился. Вышел на улицу и запустил табакеркой в окно бельэтажа.
Коукер схватила меня за руку.
— Вы с ума сошли, перестаньте!
— Это оскорбление, — сказал я. Я был вне себя. — И я еще во всем его поддерживал и сочувствовал ему.
— Вы взяли его вещи.
— Всего-навсего несколько поганых маленьких нэцкэ... О табакерках он и не знал. — И я кинул еще одну в зеркальное окно гостиной.
Коукер испарилась. А я продолжал бомбардировать окна с такой быстротой, что в воздухе были одновременно три табакерки и стекла разлетались, как фейерверк. Затем открылась парадная дверь, и я увидел полисмена и дворецкого, которые направлялись ко мне, и старого Хиксона, хлопавшего крыльями, как впавший в отчаяние пингвин. Я кинул последнюю тяжелую, украшенную бриллиантами табакерку ему в голову и пустился наутек.
Мне шестьдесят семь, но я легок на ногу и все еще неплохо бегаю. Я удрал бы от полисмена, если бы он не засвистел. И тут со всех сторон стали выскакивать еще полисмены. Казалось, они вырастают из-за садовых решеток и сыпятся прямо с неба. Они разом навалились на меня и чуть не оторвали мне руки.