— Самим отсюда не выбраться. Может, Модаева уговорить?

— С катушек слетел, что ли? Хотя в этом что-то есть! Правда, с таким дерьмом и связываться, честно говоря, не хочется. Нет, не будем. А то ведь себя уважать перестанем.

— А что делать?

— Не знаю! Не знаю! — я орал. — Действительно не знаю! Господи, почему я родился в такое бестолковое время!

— А в какое время ты предпочел бы?

— Ну, не знаю.

— Никогда Россия не жила хорошо, постоянно что-нибудь случалось, то войны, то революции, то голод, то коммунисты, то демократы, толку от всех них мало, очень мало!

— Ну, так уж никогда?

— А ты подумай!

Я помолчал, вспоминая историю СССР, России. Получалось то война, то какая-то катавасия. И почему я родился в неудачное время в неудачном месте?

— А может, рванем за бугор? — предложил Виктор

— Куда? В Турцию? Мне местные аборигены осточертели до смерти. А тут еще добровольно на многие годы врюхатся в такое же дерьмо. И что мы там делать будем?

— Не знаю.

— Мы здесь с тобой уже довольно продолжительное время дурью маемся. А что дальше? Тоже не знаем. Что мы умеем? Военные. Можем копать, можем не копать. И все. Не забывай про семьи. У меня жена вот-вот родит, может, уже и родила, а в Турции мне что, заводить гарем?

— Пойдем в армию. Хотя, придется против своих работать.

— Ага, уловил. Для своих мы станем чужими, для чужих мы так и не станем своими. Парадокс. Я очень не люблю парадоксов в жизни, они, как правило, хреново заканчиваются.

— Выход?

— Драпать к своим. Может, даже через Армению выйдем. Есть там "Красный крест". Могут помочь.

— Посмотрим.

— Надо тренироваться, физическую форму восстанавливать. Когда в училище учился, нас ротный на полигоне гонял как собак, километров двадцать с полной выкладкой, зато потом ни один патруль не мог нас поймать в самоволке. Премудростям выживания тоже учил, мы все его тогда ненавидели лютой ненавистью, но сейчас я его вспоминаю с благодарностью, психологическую закалку дал неплохую.

— Угу, я и заметил, как ты словно с цепи сорвался. Чуть не покусал. Может, спать будем?

— Давай!

Мы улеглись спать. Спать было больно, на спине не поспишь, на боку тоже, только на животе. Снилась война. Война и пытки. Пытали меня, пытали мою семью, а я не мог ничего сделать, я кричал, бился, но какая-то неведомая сила не пускала меня, я как в киселе барахтался. Потом жена показывала мне сверток с новорожденным, и когда она уже хотела показать его личико, между нами становился Гусейнов. Я его пихал, отталкивал, жена протягивала мне моего первенца, но мешал Гусейнов. Я вытаскивал пистолет, почему-то пистолет Стечкина. Здоровенный такой! И вот я всаживаю все патроны в ненавистного Гусейнова. 21 патрон в него! Я считаю каждый выстрел, чувствую, как отдача отталкивает мою руку назад и немного влево вверх, жму плавно на спуск и всаживаю в его ненавистную рожу патрон за патроном, он снова встает, а я снова стреляю и стреляю. Закончилась обойма. Затвор отошел в заднее крайнее положение. Я вставляю новую. Спускаю с затворной задержки, затвор идет вперед, досылая патрон в патронник. Чувствую, как его матовое, чуть жирное тело входит в вороненое нутро патронника, ясно вижу, как конец тупой пули направлен в канал ствола, нажимаю на спусковой крючок. Все — Гусейнов убит! Я поворачиваюсь к жене. А ее нет! Пока я воевал с Гусейновым, она пропала. Она исчезла вместе с моим ребенком! Я один! Я снова один!

Я просыпался за ночь несколько раз. Вставал, чтобы не разбудить Витьку выходил в коридор курить. Переворачивал мокрую подушку, снова засыпал. И сон повторялся. Я так надеялся, что после смерти Гусейнова увижу свою жену и младенца. Не увидел. Сетка на кровати прогибалась, и спать на животе было тяжело. Я стащил свою постель на пол и лег.

Были какие-то другие кошмары, связанные с военной тематикой. Мы с Витькой дрались с кем-то, отстреливались, сходились в рукопашной, и всегда побеждали противника. Пару раз даже мелькала ненавистная харя Модаева, в которую мы всаживали по магазину из своих автоматов.

Только во сне мы были свободными. Только в своих мыслях мы были свободными. Только в наших головах оставалась свобода.

— 38-

При каждом моем выходе в коридор охранник, который не спал, а читал книгу, поднимал голову и подвигал к себе снятый с предохранителя автомат, лежавший рядом. Я успокаивал его. Но пока я был в коридоре, он неотрывно следил за мной.

Я подморгнул ему:

— Не спится?

— Нэт.

— Мне тоже. Спина болит.

Он отвел глаза.

Я снова ложился, впадал в полузабытье, ворочаться не мог. Спина болела. Но надо отдать должное палачам-охранникам, кости были целы.

Последующие несколько дней мы валялись, кормежку нам устроили великолепную, не трогали. Приходил командир первой роты, спрашивал, как бороться c танками, — начальник штаба ничего вразумительного ему не сказал. Мы отшутились, предложив таскать с собой противотанковые ежи. Тот ушел озадаченный. Судя по его реакции, он принял нас за идиотов. Потом охрана сообщила, что он говорил всему лагерю, что гяуры после порки стали сумасшедшими.

Несколько раз приходил комбат. Расспрашивал, как проводить батальонные учения.

Швы сняли, после этого мы еще четыре дня корчили из себя больных. Прошло шестнадцать дней после нашей экзекуции, прежде чем мы снова начали проводить занятия. За это время ни Модаева, ни муллы у нас не было.

Зато узнали, что когда мы болели, комбат с Серегой проводили учения: вторая рота заблудилась, комбат разбил вдрызг свой «УАЗик». Потому что был смертельно пьян и сам сел за руль. Нуриев отделался лишь ссадинами и ушибами. Жировая подушка спасла, — пьяницам и дуракам везет в этой жизни.

Во время боевого слаживания батальона погибло еще четыре ополченца. Не было в новоиспеченной армии холостых патронов, зато много было боевых.

Слухи с районов боевых действий шли тревожные. Были большие потери с обеих сторон. Участились случаи дезертирства. Многие уходили с оружием. Из нашего батальона ушли в увольнение трое. Ушли и не вернулись У Гусейнова был целый взвод бойцов, которые занимались отловом дезертиров. Но видимо работы было так много, что не успевали они колесить по всему Азербайджану, отлавливая беглецов — уклонистов. Стали привлекать представителей частей, которые ездили по близлежащим селам в поисках своих же братьев по оружию.

По ночам мне часто снился один и тот же сон. Стоит моя Ирка на зеленом лугу, цветов много вокруг, трава зеленая — по колено. Волосы нежно колышет ветерок. Я что-то спрашиваю, а она стоит и молчит. Просто молчит. Ни слова не могу от нее добиться. И так уже несколько дней подряд.