– Это произошло в наше последнее лето в Нуармутье. В 1973 году. Я испугалась грозы. Это был день моего рождения, помнишь?

Я киваю в знак согласия.

– Той ночью я не смогла уснуть. И спустилась к комнате матери.

Она снова замолкает. Кошка, мурлыча, трется об меня.

– Дверь была не заперта, и я ее тихонько открыла. Занавеси были раздвинуты, и лунный свет заливал комнату. И тут я увидела, что в маминой постели кто-то есть.

– Наш отец?

Мелани качает головой.

– Нет. Я подошла ближе. Я не понимала, что это могло означать, не забывай, что мне было всего шесть лет. Я увидела черные волосы Кларисс. Она кого-то обнимала. Кого-то, но не нашего отца.

– Но кого же? Кто это был? – выдыхаю я.

Наша мать в постели с любовником! Наша мать с другим мужчиной! Всего несколько комнат отделяют ее от родителей мужа и от нас, детей. Наша мать. Та, которая играла с нами на пляже в своем забавном ярко-оранжевом купальнике. Наша мать проводит ночь с другим мужчиной!

– Я не знаю, кто это был.

– А какой он был? – спрашиваю я, загораясь. – Ты его раньше встречала? Это был постоялец нашего отеля?

Мелани кусает губы и отводит глаза. А потом отвечает тихим голосом:

– Это была женщина, Антуан.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Наша мать обнимала женщину.

– Женщину? – повторяю я ошеломленно.

Кошка возвращается на колени к Мелани, и та крепко прижимает ее к себе.

– Да, Антуан, ты не ослышался. Женщина.

– Ты уверена?

– Да, совершенно уверена. Я подошла к самому краю кровати. Они обе спали. Простыни валялись в изножье. Мама и другая женщина были обнажены. Помню, я тогда подумала, что они красивые. Та женщина была загорелая, стройная. длинноволосая. В лунном свете я не различила цвета ее волос. но теперь думаю, что они были светлые, пепельные.

– Ты уверена, что они были любовницами?

Она криво усмехнулась.

– Предположим, в шесть лет я ничего в этом не смыслила. Но я отчетливо помню увиденное: рука той женщины лежала на груди Кларисс. Это сексуальный жест, демонстрация обладания.

Я встаю, начинаю ходить по комнате и в конце концов останавливаюсь у окна. Я наблюдаю за оживленным движением автомобилей по улице де ла Рокетт. Я не могу произнести ни звука. Мне нужно пару минут, чтобы прийти в себя.

– Ты шокирован? – спрашивает Мелани.

– Можно и так сказать.

Ее браслеты снова начинают звенеть.

– Я хотела поделиться с тобой этим секретом. Знала – ты заметил, что со мной что-то не так. Я больше не могла молчать. Об этом я и собиралась тебе рассказать, когда мы возвращались домой.

– А тогда ты рассказала кому-нибудь о том, что увидела в комнате Кларисс?

– Я пыталась рассказать об этом тебе на следующее утро. Ты играл на пляже с Соланж и не стал меня слушать. С другими я об этом не говорила, поэтому скоро все забыла. И вспомнила только той ночью в отеле, тридцать четыре года спустя.

– Ты когда-нибудь еще видела ту женщину?

– Нет. Я не знаю, кто она.

Я снова сажусь напротив Мелани.

– Думаешь, наша мать была лесбиянкой? – спрашиваю у нее тихо.

– Я задавала себе тот же вопрос, – говорит она голосом, лишенным всякого выражения.

– Может, речь шла о свидании на один вечер? Как по-твоему, отец был в курсе? И наши дед с бабкой?

Мелани идет на кухню, чтобы вскипятить чайник, раскладывает чайные пакетики в чашки. Я чувствую себя так, словно меня изо всех сил ударили по голове.

– Помнишь ссору между Кларисс и бабушкой, свидетелем которой ты стала? Может, причиной была эта история?

Мелани пожимает плечами.

– Может, и так. Не думаю, что наши буржуазные и респектабельные дед и бабка были настолько либеральны, чтобы смириться с гомосексуальностью. Не забывай, это было в 1973 году.

Она протягивает мне чашку с чаем и садится.

– А наш отец? Он знал, что происходит?

– Может, все семейство Реев было в курсе? Наверное, из-за этого разразился скандал. Но, как бы то ни было, об этом никогда не говорили. Никто не обмолвился и словом.

– А Кларисс умерла…

– Да. Наша мать умерла. И о ней тоже никто никогда не заговаривал.

Какое-то время мы молча пьем чай, сидя друг напротив друга.

– Знаешь, что меня больше всего беспокоит в этой истории? – наконец произносит Мелани. – И я знаю, что именно поэтому попала в аварию. Мне больно даже говорить об этом.

Она прикладывает ладонь к основанию шеи.

– Не знаю. И что же это?

– Но сначала я хочу, чтобы ты сказал, что в этой истории не нравится тебе.

Я делаю глубокий вдох.

– Меня не покидает чувство, что я не знаю, какой на самом деле была моя мать.

– Именно так! – восклицает моя сестра, улыбнувшись в первый раз с момента моего прихода. И пускай эта улыбка не такая веселая, как обычно. – Я подумала о том же.

– И я не уверен, смогу ли узнать, какой она была.

– А я уверена, – говорит Мелани.

– Как это?

– Первый вопрос, на который ты, Антуан, должен ответить: «А хочу ли я это знать?». Хочешь ли ты этого по-настоящему?

– Конечно! Как ты можешь сомневаться?

Она снова лукаво улыбается.

– Иногда лучше не знать. Правда может причинить боль.

Я вспоминаю день, когда нашел видеозапись, на которой Серж и Астрид занимаются любовью. Шок. Ужасная боль.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Я знаю, как это может быть больно.

– И ты готов ощутить эту боль снова, Антуан?

– Не знаю, – отвечаю я, не пытаясь врать.

– Что до меня, то я готова. Готова узнать правду. Я не могу делать вид, что ничего не случилось. Не хочу закрывать на это глаза. Я хочу знать, какой была наша мать.

Женщины намного сильнее мужчин. В своих облегающих джинсах slim и бежевом пуловере Мелани выглядит еще более хрупкой, чем обычно. Но в ней чувствуется огромная мощь, неподдельная решимость. Мелани не боится, а я – боюсь. Она по-матерински берет меня за руку, словно понимает, что за мысли теснятся у меня в голове.

– Не стоит из-за этого расстраиваться, Тонио. Возвращайся домой и занимайся дочкой, ты ей сейчас нужен. Когда будешь готов, мы вернемся к этому разговору. Это может подождать.

Я кивком выражаю согласие. И встаю, чтобы уйти. У меня в горле стоит ком. Мысль о том, чтобы вернуться в контору и сражаться там одновременно с Люси и с работой, меня ужасает. Я целую сестру и иду к выходу. У порога оборачиваюсь и говорю ей: