Они и завелись, кстати – в поразительном количестве. И что, это вызвало у Екатерины апоплексический удар? Да ничего подобного, самозванцев ловили, били кнутьем и ссылали в каторгу, а самого опасного из них, Пугачева, раздавили военной силой, в общем, не приходя в особенный ужас…

Смерть Петра Екатерине была необходима.

Не то что первые недели, в первую пару лет она на престоле чувствовала себя крайне неуверенно.

Всеобщее ликование народное» по поводу свержения Петра, на которое иные исследователи так любят порой ссылаться, существовало только в чьем-то воображении. Действительность была несколько прозаичнее…

В Петербурге, стараясь экстренными мерами завоевать популярность, императрица быстренько сбавила налоги на соль. Но вопреки ее расчетам, собравшееся у дворца простонародье вместо того, чтобы разразиться ликующими криками, постояло, молча перекрестилось да и разошлось. Императрица, стоявшая у окна и ожидавшая более восторженного приема, не выдержала и сказала во всеуслышание: «Какое тупоумие!»

Ну, вряд ли такую реакцию следует именовать тупоумием. Положительно, тут что-то другое.

В Москве тамошний губернатор собрал народ, выстроил местный гарнизон, огласил манифест Екатерины о восшествии на престол, выкрикнул здравицу новой единовластной государыне – и получил в ответ всеобщее молчание, угрюмое, многозначительное, жуткое. Крикнул вторично – молчание, только в третий раз «Ура Екатерине!» с грехом пополам подхватили. И то – кучка стоявших рядом с губернатором офицеров. А по солдатским рядам, как вспоминали очевидцы, прошел глухой ропот: «Гвардия располагает престолом по своей воле…»

Это уже не тупоумие, амнение ! Своя оценка событий, напрочь расходящаяся с официальной…

Де Рюльер подробно описывал свои наблюдения сразу после переворота: «Солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, какое очарование руководило их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили его корону на немку. Большая часть без цели и мысли была увлечена движением других, и когда всякий вошел в себя и удовольствие располагать короной миновало, то почувствовали угрызения. Матросы, которым не льстили ничем во время бунта, упрекали публично в кабаках гвардейцев, что те за пиво продали своего императора, и сострадание, которое оправдывает и самых величайших злодеев, говорило в сердце каждого…»

С полным текстом воспоминаний де Рюльера читатель сам ознакомится, заглянув в Приложение. Скажу лишь, что Екатерину его книга форменным образом взбесила …

А ведь, пока велись такие разговоры, Петр был еще жив! Рюльер подметил точно: «Пока жизнь императора подавала повод к мятежу, тут думали, что нельзя ожидать спокойствия». Его дополнял граф де Дюма, хотя и не очевидец событий, но долго при Потемкине служивший в России: «Следует помнить, что она (Екатерина – А. Б.) неизбежно должна была погибнуть и подвергнуться той же участи, если бы это убийство не совершилось».

В гвардии и армии слишком много было обделенных – и попросту недовольных происшедшим. А ведь здесь же, в Петербурге, имелись и недовольные вельможи ! Тот же Никита Панин, человек крупный и влиятельный, практически не скрывал, что лично он видит на престоле не Екатерину, а малолетнего Павла Петровича (и себя в качестве главного министра)…

Буквально через пару месяцев после переворота в том самом Измайловском полку произошла какая-то загадочная история, подробности которой нам уже никогда не узнать точно. Осталось лишь донесение английского посла Кейта в Лондон: «Со времени переворота меж гвардейцами поселился скрытый дух вражды и недовольства. Настроение это, усиленное постепенным брожением, достигло таких размеров, что ночью на прошлой неделе оно разразилось почти открытым мятежом. Солдаты Измайловского полка в полночь взялись за оружие и с большим трудом сдались на увещевания офицеров. Волнения обнаруживались, хотя и в меньшем размере, две ночи подряд, что сильно озаботило правительство; однако с помощью отчасти явных, отчасти тайных арестов многих офицеров и солдат выслали из столицы, через что порядок восстановлен, в настоящую минуту опасность не предвидится».

Это описание ничуть не похоже на искаженный молвой и дошедший до англичанина через третьи руки рассказ о достопамятном ночном визите измайловцев в гости к императрице, когда они зигзагом ползли «спасать матушку от похитителей-пруссаков». По срокам не совпадает совершенно. Тут определенно что-то другое, серьезнее…

Уже после смерти Петра, в том же 1762 г. было раскрыто два самых настоящих заговора, направленных против Екатерины. Первый, «дело Гурьева и Хрущова», выглядел крайне серьезно. Под предводительством этой парочки составилась партия, собиравшаяся возвести на престол то ли Павла, то ли узника Иоанна Антоновича. Ходили слухи, что настоящие предводители – князь Голицын и Никита Панин.

Иные биографы Екатерины это именуют «нелепой болтовней среди немногих офицеров». Однако реакция властей на эту болтовню была скорая и жестокая: Гурьеву и Хрущову быстренько отрубили головы, еще несколько офицеров отправили на каторгу. Причем следствие велось в величайшей спешке, и главарей на допросах не пытали – то ли из гуманизма, то ли не хотели копаться слишком глубоко: мало ли какие имена могли всплыть, а на престоле Екатерина себя чувствовала еще крайне неуверенно и с вельможами ссориться никак не могла. Гурьев с Хрущовым-то мелочь, поручики…

Второй заговор 1762 г. как раз похож был на ту самую «нелепую болтовню немногих офицеров». В нем участвовали всего трое – Ласунский, Раславлев и Хитрово. Обделенные участники переворота, считавшие, что за участие в столь великом свершении получили слишком мало. Детали толком неизвестны, но с троицей обошлись гораздо мягче, чем с Гурьевым и Хрущевым – всего-то навсегда устроили словесную взбучку. Екатерина письменно поручила передать означенным нытикам, что стыдно им требовать денег, поскольку они помогали ей взойти на престол «для поправления беспорядков в отечестве своем». Мол, коли цель была самая благородная, то денег требовать стыдно…

(Кстати, разоренным кабатчикам тоже заплатили лишь какую-то мелочишку. Екатерина наложила на их прошения резолюцию: поскольку казна кабаки грабить не велела, то и оплачивать убытки не обязана…)

Еще весной 1763 г. французский посол доносил в Париж: «Никогда еще Двор не был так терзаем партиями, они растут с каждым днем, а императрица показывает только слабость и неуверенность, недостатки, ранее не показывавшиеся в ее характере».

Месяц спустя он же писал: «Боязнь потерять то, что Императрица имела смелость взять, так ясно заметна в ее ежедневном поведении, что всякий, хотя и не много имеющий власти, чувствовал бы себя сильнее ее. Удивительно, как эта принцесса, которая всегда слыла за храбрую, слаба и нерешительна, когда нужно решить какой-нибудь малейший вопрос, который может потерпеть поражение внутри страны. Ее тон высокомерный, гордый, чувствуется только в вещах, находящихся извне, потому что как только опасность не ее личная, она надеется нравиться ее подданным».

Да, Екатерина и через неполный год после переворота чувствовала себя неуверенно. Взойдя на престол, она раздала в качестве платы почти миллион рублей, не считая чинов, орденских лент и крепостных душ – но ведь на всех не напасешься. Да и не в деньгах дело: мотивы Панина, например, никак не упираются в деньги, у Панина идеи, а это еще опаснее. И, наконец, некоторыми движет просто-напросто примитивная зависть к Орловым: три брата из пяти получили графские титулы, Григорий и вовсе обнаглел, на каждом углу треплет, что вот-вот обвенчается с «Катериной» и тогда вообще всех за пояс заткнет, всем покажет кузькину мать…