его последователи были в белом скорбном одеянии. Многие Матсудаира тоже были так одеты.

Мы снова играли, пока все устраивались так же, как прошлой ночью — сначала «Пустое небо», потом — «Зов оленя».

«Мы делаем это, — думала я, пока играла, — для душ мертвых. Но на самом деле ритуалы для живых. Чтобы помочь нам отпустить. Мертвые души уйдут, скорбим мы по ним или нет, если мы позволяем им».

Куда они уходят? Даже нежный белый снег падает там, где я могу его коснуться.

Тряхнув головой, я попыталась сосредоточиться на игре.

Монах, покачиваясь в мятом белом одеянии с широкими рукавами, продолжал читать молитву — я не могла различить его слова из-за своей игры. Потом он притих, и я заметила, что он смотрел на бумажные подношения. Улыбка расцвела на его круглом лице, он прошел вперед, схватил рисунок Шино и стал молиться энергичнее.

Четыре лучника Такеды не сидели. Они разделились, каждый нес по факелу, длинному луку и белой стреле, которые мы с Эми очистили у водопада. Открытая клетка наконечников была набита тканью, пропитанной маслом. Они встали за нами. Я ощущала запах дыма от их факелов.

Как только все встали на места, Сачи привела нас через последний припев к тишине.

Монах произнес почти ту же проповедь, что и прошлой ночью: эта жизнь, этот мир временные, только душа вечная, и наш выбор повлияет на душу, переходящую из одной жизни в следующую, из одного тела в следующее. Прошлой ночью его сухой акцент придавал ему скучающий тон, пока он произносил проповедь, но сегодня он был странно взволнован.

Мы серьезно слушали. Кроме его голоса, был только шум ветра в зеленой траве и треск факелов за нами.

Наконец, он закончил молитву и отвернулся от тел. Он кивнул лучникам.

Пропитанные маслом тряпки шипели, загораясь, за нами.

Сачи поднесла флейту к губам, сигнал, что нам нужно будет играть снова.

Я подняла сямисэн, но сосредоточилась не на ней или следующей мелодии — мы играли «Вишневые цветы» или «Пустое небо»?

Я замечала только страницу в руке монаха. Рисунки Шино все еще были заметны, может, потому он спас страницу от огня?

В одном из пятен жира я смогла прочитать два кандзи — 武 и 田. Война и рисовое поле.

Такеда.

Я не успела сказать — да и кому? — свист раздался над головой, четыре горящие стрелы полетели к двум кострам, а потом с тихим шелестом хворост вспыхнул.

Дым поднимался от пропитанного маслом дерева, и ветер дул на нас. Я закашлялась, ослепленная, и даже Сачи перестала играть.

Это были «Вишневые цветы», и я пропустила начало.

Огонь быстро разгорелся, два костра взревели, пламя поднялось. Жар поднимал дым, и мои глаза прояснились.

Монах сунул свиток в объемный рукав.

Сачи, Шино и я смогли заиграть, хотя треск и рев огня заглушали нашу музыку для всех, кроме нас.

Нас и монаха, конечно. Который забрал свиток, который Торимаса-сан спрятал в кладовой. Свиток, который все искали. Но… почему? И как?

Шино получила его от Маи. Где Маи его взяла?

Из кладовой. Когда ходила за постельным бельем после того, как Аимару нашел его там.

Бака! Бака яро! Я была дурой. Конечно, Маи его нашла! Она знала, что это было? Вряд ли, иначе она не рисовала бы на другой стороне.

Но почему монах забрал свиток? Что ему нужно было…

Если подумать, зачем деве храма расположение отрядов или движений? Они ей не требовались, если она была просто мико. Если она не была куноичи.

Два костра пускали жар нам в лица. Мы играли, хотя это была не лучшая наша игра, даже у Сачи-сэнсей.

Эми говорила, что похороны ее отца были страшными. Запах. Я не знала, о чем она говорила, хотя была на паре похорон в деревне.

Сидя близко к двум погребальным кострам, я поняла ее слова. Там был запах горящего дерева, горящей плоти — оба запаха я знала. Но это было как-то по-другому. Жутко.

Двое мужчин ходили, говорили и смеялись два дня назад. Теперь их тела становились пеплом, а души улетали в следующую жизнь.

Я как-то не могла поверить, что они были рады, уходя из этого раунда печали. Они вернутся как люди? Как муравьи?

Я подумала о соломенном амулете, который мы сунули в рукав Сато-сана. Я надеялась, что это защитит его, куда бы он ни попал.

Печальные мысли мелькали в моем разуме, пока я следила за монахом, который снова читал молитву, едва слышный из-за рева огня, хотя стоял в паре шагов от нас.

Он был шпионом, я была уверена. Аимару сказал, что не видел его и его помощников в долине. И Сачи сказала, что он говорил с акцентом Устья. Он не был местным.

Для кого он шпионил? Для лорда Оды? Для Уэсуги?

Он сказал, что Устья был в провинции Арсенал — это было на севере.

Я вспомнила, как Баба-сан кричал, что если Такеда уберет все отряды от северной границы, территории будут открыты…

Для Ходжо.

Разноцветная карта госпожи Чийомэ сверкнула перед моими глазами, пока я играла на сямисэне, пытаясь совпадать с ритмом Шино.

Главный остров, Хонсю, как толстое тело форели. На востоке, у живота рыбы, массы красных и синих меток, Такеда и Матсудаира. С запада их окружали белые метки лорда Ода и желтые — Уэсуги. И север был оранжевым от Ходжо.

Да. Конечно, лорд Ходжо хотел знать, сколько у Такеды отрядов.

Я хотела обсудить это с Эми и Тоуми. Они понимали это лучше меня.

Но я была уверена, что монах собирался добыть список армий Такеды. Свиток Торимасы был для него?

Может, нет, ведь монах не прибыл до смерти лейтенанта.

Значит, был кто-то еще. Наверное, кто-то с именем на Т, это было на всех записках в палатке Торимасы.

Как звали монаха?

Мог он убить Торимасу? Или его помощники?

Если он был шпионом и монахом, может, он был и убийцей. Но он был не таким умелым, как Миэко-сан. Хотя редкие были такими.

Огонь горел, два мертвеца уже не были узнаваемыми в огне, и солдаты стали вставать и уходить.

«Сколько они таких видели?» — размышляла я. Со всех сторон было много мертвых, так что многих. От этого становилось проще?

Судя по слезам в глазах многих Такеда, это порой не помогало.

Матсудаира не плакали, но были серьезными и задумчивыми. Может, всех задела мысль «Однажды это буду я», даже тех, кто не знал двух солдат Такеда.

Я не могла найти лицо лейтенанта Сакаи