Захарченко собирался вести погоню сам, оставив две трети людей у Барьера. Наблюдать их разборки с очередным отступником мне не хотелось, но перемещаться в группе по этим местам лучше, чем вдвоем, особенно если принять во внимание Бархана.

— Надо бы их по дороге перехватить, — строил планы Фатьян. — Пока оба поглубже в Рыжий лес не залезли. Там и искать будет сложнее, и брать… Да и самим можно на аномалии напороться, паршивое там место.

— Выдержишь? — спросил я у Лунатика. — Голова-то как?

— Нормально моя голова. Ничего, на стимуляторах дойдем…

— После твоих стимуляторов день в лежку будем лежать.

— Плевать. Близко уже, Моро… Совсем немного осталось. Доберемся до Лиманска — после этого все изменится.

Он сказал это с такой убежденностью, что я не стал возражать, хотя простой здравый смысл подсказывал, что в районе боевых действий (которым стал к тому времени Лиманск) ничего в лучшую сторону не меняется, и ждать можно только новых проблем.

Стимулятор накопившуюся усталость не уничтожает. Он просто вызывает выброс адреналина в кровь и делает ее незаметной на время. Сердце бьется сильнее, рюкзак становится невесомым, риск тебя только заводит, дорога сама стелется под ботинки, предстоящее дело вдруг резко упрощается, и жизнь пусть ненадолго, но хороша, хоть и опасна до одури. Сталкера, употребившего напиток «дожигатель», легко отличить по расширившимся зрачкам.

Потом, правда, наступает суровое отрезвление, и ты начинаешь понимать, что сердце бьется хоть и часто, но до странности неровно, рюкзак весит столько же, сколько и всегда, а дорога под ботинками — сплошная лужа непролазной грязи.

Сталкера, который слишком часто использует такой допинг, тоже легко отличить — он ослабевший и истощенный доходяга, на которого обычная доза больше не действует.

Ни я, ни Лунатик стимуляторами обычно не злоупотребляли, но сейчас находились как раз на второй стадии адреналинового эффекта, то есть в состоянии частичного отрезвления, а попросту говоря, плелись за людьми Захарченко из последних сил. «Грави» помогал мне тащить вещи, но прошлая бессонная ночь все равно сказывалась. Каждый новый шаг давался все большим усилием, кайф опасности и борьбы давно прошел, да и бороться пока что было не с кем.

— Ну, Синус, если ты со своим пеленгом что-то напутал… — многозначительно пообещал Захарченко.

— Не напутал я ничего. Скоро уже.

— Это ты скоро называешь? Вот он, лес, — по левую сторону…

— Ромка и «монолитовец» туда не полезут, опасно слишком. До последнего тропы держаться будут…

Через полчаса ходьбы деревья заметно потемнели. «Велес» запищал, предупреждая о загрязнении, и я опустил на лицо шлем комбеза. Лунатик сделал то же самое. Рыжий лес не зря так назывался, в далеком восемьдесят шестом он принял на себя большую дозу радиоактивной пыли. Сосны, а местами и лиственные деревья тогда умерли, приняв буро-красный цвет. Говорили, будто по ночам здесь до сих пор светятся стволы, радиация действует на убитое ею дерево, не давая ему рассыпаться трухой и создавая это мерцание. Лес после аварии в восемьдесят шестом собирались зачистить бульдозерами, но почему-то это дело забросили. Природа залечила раны, вырастила молодые деревья рядом с сухостоем, однако прорыв ноосферы, случившийся пять лет назад, снова все изменил. Отправленные тогда к четвертому энергоблоку армейцы почти все погибли. Военная техника так и осталась стоять на узких дорогах и в туннелях под холмами, заглохшая и зачастую покореженная. Холмы и чащобу облюбовали слепые псы, пси-собаки, местами снорки, а также мутанты других, еще более опасных пород. В общем, Зона сделала это место странным, опасным и диковатым.

— Добро пожаловать на границу заповедную! — хмыкнул кто-то из сталкеров.

Он не шутил. Тут и вправду когда-то находился «Лиманский биосферный заповедник», только вот остались от него местами ограда, местами — линялые щиты с едва различимыми надписями.

— Внимание, ребята, — сообщил Синус. — В ста метрах отсюда они, как раз за поворотом.

— Неужели Ромка по своим стрелять сейчас начнет? — с сомнением протянул кто-то.

— А вчера он этого не делал?!

— Может, это был не он.

— А кто еще? Сейчас сам все увидишь… Жить захочет — начнет отстреливаться, потому что деваться ему некуда.

— Может, у него объяснение какое есть?

— Объяснение чему? Тому, что он троих своих же товарищей за чужого «монолитовца» положил, да еще одного из них — во сне?

— Тихо, хлопцы, без лишних разговоров… — приказал Захарченко.

Вопрос насчет способности Ромки стрелять по своим разрешился сам собой — в нашу сторону открыли огонь сразу из двух стволов, укрыться было негде, разве что в «пересвеченных» зарослях, поэтому многие сталкеры попадали просто в грязь.

— Монолитнутого сразу убрать. Ромку попробуйте взять живым… Я с ним сам переговорю, — приказал Захарченко.

Со своим уставом в чужой клан не ходят, однако, на мой взгляд, поступить следовало как раз наоборот. «Монолитовец» мог знать кое-что полезное, злополучный же Ромка был просто предателем, а предатель — он и в Зоне предатель. Обвиненный в отступничестве ни за что, я возненавидел настоящих отступников холодной, непоколебимой ненавистью. Парень, который залег в ста метрах от нас, отступником был стопроцентным, прямо сейчас над нашими головами свистели пули его АКМ.

— Вот ведь, паскудина, что творит… — выругался обычно сдержанный Фатьян.

Несмотря на все это, их было двое, а нас — гораздо больше, и застали мы их на открытом месте, так что беглецы с самого начала были обречены. «Монолитовца» жестоко подвел невыключенный коммуникатор в Ромкином рюкзаке. Сейчас этот парень метнулся в сторону леса, он не заботился больше ни о снорках, ни о собаках — он хотел просто выжить, уйти из-под пуль, но скрыться там все равно не успел. Синус, в точности выполняя приказ Захарченко, снял «монолитовца» выстрелом в голову.

— Сдаюсь! — немедленно закричал Ромка, бросая АКМ в грязь. — Не убивайте, ребята!

Он встал и выпрямился, так и стоял, не скрываясь, с поднятыми руками, наверное, поэтому по нему никто не стрелял, хотя в группе были друзья сталкеров, ликвидированных прошлой ночью.

— Дяденька Захарченко! Я все объясню.

Мы стояли вокруг него в глубокой грязной луже, потому что, кроме этой лужи, да еще радиоактивного леса на обочине, поблизости не было ничего.

— Сестричка у меня больна! — орал Ромка. — На Большой земле умирает… Маленькая! Семь лет всего! Врачи отказались, а он обещал, что «Монолит» вылечит… Да! Я же не со зла! Я не хотел! Ребята не поняли, я им собирался рассказать… Не трогайте меня, пожалуйста! Я сам уйду… Все, что есть, продам, семьям ребят деньги вышлю… Здесь Зона, не Большая земля! Это со всяким может быть! Со всяким! С тобой, Фатьян, тоже! Тут разве кто святой есть? Дяденька Захарченко, скажите им… нельзя меня убивать!