К примеру, узнаю, что «написал о покойной матери рассказ с омерзительными подробностями», а в телефонном разговоре объяснил, что это «художественное сочинение к реальной маме не имеет отношения». Вот уж, чистой воды вранье – никогда ничего подобного я, естественно, не объяснял и, более того, в следующем моем рассказе, «Тринадцатое озеро», признался, что в «Умирающем голосе моей мамы» – в отличие от других новелл – «решил не лукавить и написать все, как есть, точнее, как было» (оба эти сочинения были напечатаны в «Новом русском слове»). Что же касается «омерзительных подробностей», то это тоже не моя выдумка – это у смерти омерзительные черты, в чем каждому из нас предстоит убедиться на личном опыте, включая моего бостонского хулителя, который трусливо подписал свой поклеп псевдонимом.

Конечно, можно воспринимать искусство, исходя из хрестоматийного трюизма о том, что в человеке все должно быть прекрасно, либо изрекать школьные пошлости, как это делает «квалифицированный читатель», о создании художественных образов – и это после Тынянова, Проба, Якобсона, Леви-Стросса! Уши, господа, вянут от вашей эстетической стоеросовости и нафталинности.

Бостонский инкогнито пишет о «преуспевающем» Владимире Соловьеве – вот что не дает ему покоя! Так вот, для этого преуспевания вовсе не нужно держать нос по ветру – совсем даже наоборот.

Необходима была некоторая решительность, чтобы после двух лет научной работы в Колумбийском университете и Куинс-колледже отказаться от других университетских предложений и уйти на вольные хлеба в американскую журналистику, где конкуренция – дай бог! И ни одной американской газете не нужны были от двух русских иммигрантов статьи, которые могли написать их собственные авторы, а нужны были оригинальные – только такие они и печатали. И мы с Леной писали их по нескольку в месяц по-английски – каторжная работа! А потом нас заметил и взял для своих газет в качестве регулярных колумнистов один из самых крупных американских газетных синдикатов – United Features Syndicate. С одной стороны, это было хорошо – постоянная работа, но с другой, это была работа совсем уж на измор: надо было писать еще чаще и еще оригинальнее.

А освободились мы от этой изморной работы только после того, как получили от издательства Macmillan шестизначный аванс под книгу об Андропове, договор на которую был с нами заключен благодаря тому, что наши политические комментарии были уже известны и однажды – в 1981 году – мы оказались даже среди трех финалистов на Пулицеровскую премию. Условия договора были, однако, весьма жесткими – мы должны были сдать английский вариант книги через три месяца (схожие условия были поставлены нам в прошлом году издательством Putnam, когда мы писали книгу о Ельцине). Мы работали по 18 часов каждый день; прошу прощения за подробности, но лично мне даже в уборную зайти было некогда – слава богу, у меня крепкий мочевой пузырь. Что касается результатов, то не нам, конечно, о них судить, но когда бостонский аноним ссылается на отзыв «Русской мысли», который мне неизвестен, то я вынужден, в свою очередь, сослаться на New York Times, Los Angeles Times, Newsday, New York Post и другие престижные издания – к примеру, среди присланных издательством двадцати семи рецензий на книгу о Ельцине только одна критическая (за то, что мы сравниваем Ельцина и Горбачева не в пользу последнего). Приблизительно то же соотношение и в рецензиях на наши предыдущие книги. Конечно, можно, живя в США, ориентироваться на выходящую в Париже крошечным тиражом доморощенную «Русскую мысль» – вольному воля, но успех книги, слава богу, зависит не от нее.

«Соловьев и Клепикова обнажают динамику кремлевской борьбы за власть – то, что никогда не встретишь ни в учебниках, ни в американской печати о Советском Союзе», – писал один из самых известных журналистов Макс Лернер в New York Post, а другой знаменитый журналист, Гаррисон Солсбери из New York Times, назвал нас «исключительно талантливыми экспертами»: «Как ветеран-советолог, я со всей ответственностью утверждаю, что вклад Владимира Соловьева и Елены Клепиковой в дело изучения СССР по своему качеству является непревзойденным со времени их приезда в Америку».

«Это великолепное чтение», – заканчивает свою рецензию на нашу книгу о Ельцине в Los Angeles Times британский журналист Мартин Уокер, а в самой рецензии припоминает, что, когда он работал корреспондентом в Москве, высокопоставленные советские чиновники зачитывали до дыр его экземпляр нашей книги об Андропове и подтверждали, что в ней все правда. Переводчик и романист Ричард Лури пишет в Newsday об «очаровании нашей книги» о Ельцине, а советолог Димитрий Саймес в New York Times называет ее «самым проницательным исследованием». «Замечательное проникновение в суть конфликтов в Советском Союзе», «сильная книга», «эта книга больше, чем биография» – и так далее, я мог бы цитировать и цитировать американскую прессу, а ведь есть еще британская, немецкая, итальянская, японская, испанская, португальская и прочая! Какой же наглостью надо обладать, чтобы зачеркивать эти книги, ссылаясь на провинциальную газетенку в Париже либо на письмо читателя, который люто ненавидит Ельцина!

Кстати, о держании носа по ветру – в промежутке между второй и третьей книгой мы отказались от финансово заманчивого предложения написать биографию Горбачева, потому что относились к нему скорее отрицательно, а издательство ожидало от нас книги с уклоном в панегирик. Мы ждали своего героя – и дождались его. Я вообще считаю этот мир не совсем безнадежным – кое-что в нем иногда вознаграждается.

Речь идет не о Владимире Соловьеве, но о читателях «Нового русского слова» – это против них, а не против меня ведется кампания, чтобы их оболванить, дезинформировать и дезориентировать. Что ни слово в этой площадной ругани, то ложь – еще хорошо, что фамилию «Соловьев» не перевирают! Я объединяю эти несколько статьей, потому что в них много общего, да на каждый чих и не наздравствуешься. Самое скверное, однако, что эти брехуны осмеливаются писать о совести и чести – не в коня корм!

Что же касается соотношения нравственности и искусства – возвращаясь к Довлатову и моей повести о человеке, похожем на Довлатова, – то я вспоминаю заметку Пушкина на полях статьи князя Петра Вяземского: «Господи Суси! какое дело поэту до добродетели и порока? Разве их одна поэтическая сторона». Но это так, к слову.

Каково мне читать о моих мнимых пороках, когда я знаю за собой настоящие? Вот уж в самом деле, «мир меня ловил и не поймал», как гласит эпитафия на могиле Сковороды. Я довольно критично отношусь к самому себе – и к своей жизни, и к тому, что пишу. Чужие книги я люблю не меньше, чем свои, – Аксенова, Алешковского, Войновича, Довлатова, Искандера, Лимонова, Петрушевской, Солженицына, обоих Ерофеевых – покойного Венедикта и здравствующего Виктора. Недосягаемым образцом для меня являются многие стихи, хотя в поэзии я предпочитаю пусть плохих, но настоящих поэтов – хорошим липовым (к последним я отношу Кушнера). Когда-то я много занимался критикой, по которой, честно говоря, тоскую: прочесть о себе настоящую критику – моя мечта, которая, увы, редко сбывается. (Одна из таких редкостей – статья Ирины Служевской о «Романе с эпиграфами» в «Новом русском слове» в прошлом году.) Иногда меня самого подмывает нарушить литературные правила и написать статью о себе самом. И, честное слово, это была бы статья нелицеприятная – уж кто-кто, а Соловьев бы Соловьева не пощадил! Я себя и не пощадил однажды, когда сочинил своих «Трех евреев», – не как литератора, а как человека. Необходимо было мужество, и чтобы писать роман, и чтобы его хранить, и чтобы пересылать через кордон, и чтобы спустя 15 лет опубликовать – ведь я знал, на что иду, ведь это я сам вызвал огонь на себя, ведь это с моих слов теперь пишут обо мне, пусть перевирая и клевеща! Или секреты надо держать в секрете, чтобы не нарушить ни литературный, ни жизненный баланс? О содеянном не жалею и подумываю сейчас – а не пришла ли пора опубликовать мою следующую книгу, также сочиненную еще в Советском Союзе, но не с ленинградским, а московским сюжетом?