Было в обычае, что все священники собора кормили бедняков ужином. Но Кристин слышала, что к Гюннюльфу сыну Никулауса, ходило меньше нищих, чем к другим священникам, несмотря на то, что – или именно потому, что – он усаживал их у себя в горнице и встречал каждого странника как почетного гостя. Они получали пищу с собственного блюда священника, а пиво – из его собственных бочек. И вот они приходили сюда, когда считали, что надо поесть мясной пищи, а в иное время охотнее шли к другим священникам, где нищих кормили в поварне кашей и давали жидкое пиво.

Едва лишь писец окончил чтение благодарственной молитвы после трапезы, как все гости-бедняки стали расходиться. Гюннюльф ласково беседовал с каждым в особицу, спрашивал, не хотят ли они сегодня переночевать здесь, но только один слепой мальчик остался. Девочку с ребенком священник особо просил остаться и не выходить с малюткой на улицу в ночное время, но та пробормотала извинение и поспешила уйти. Тогда Гюннюльф наказал слуге приглядеть за тем, чтобы Арнстейну Слепцу дали пива и отвели хорошую постель в помещении для гостей. Затем надел плащ с капюшоном:

– А вы, Кристин и Орм, вероятно, устали и хотите на покой. Эудхильд позаботится о вас; я думаю, вы уже будете спать, когда я вернусь из церкви.

Но тут Кристин обратилась к нему с просьбой взять ее с собой.

– Ведь для этого же я и приехала сюда, – сказала она, подняв полный отчаяния взор на Гюннюльфа. Ингрид одолжила ей тогда сухой плащ, и они с Ормом присоединились к людям, вышедшим из дома священника на улицу.

Колокола звонили так, словно они были прямо над головами высоко в черном ночном небе, – до церкви было всего несколько шагов. Все шли, тяжело ступая по глубокому, мокрому, только что выпавшему снегу. Буря уже улеглась, лишь отдельные снежинки еще медленно падали, слабо мерцая в темноте.

* * *

Смертельно усталая, пыталась Кристин прислониться к столбу, у которого стояла, но камень леденил ее. Стоя в темной церкви, она устремила свой взор на освещенные хоры. Кристин не могла разглядеть наверху Гюннюльфа. Но он сидел там среди других священников со свечой за своей книгой… Нет, все же она не решится заговорить с ним!..

Сегодня вечером ей казалось, что для нее не может быть помощи ниоткуда. Дома отец Эйлив выговаривал ей за то, что она так близко принимает к сердцу свои будничные грехи, – он сказал, что в этом есть искушение впасть в гордыню, Кристин должна лишь прилежно молиться да творить добрые дела, тогда у нее не останется досуга для размышлений над всякими такими вопросами.

– Дьявол не так глуп, чтобы не понимать, что в конце концов он все равно потеряет твою душу, и поленится соблазнять тебя!..

Кристин прислушивалась к антифонному пению, и ей вспомнилась церковь женского монастыря в Осло. Там она присоединяла свой маленький, жалкий голос к общему хвалебному хору, – а у выхода из церкви стоял Эрленд, прикрывая лицо плащом, – оба думали лишь о том, представится ли им удобный случай поговорить наедине.

И Кристин думала тогда об этой языческой и пламенной любви, что не такой уж она страшный грех… Ведь они не могли иначе поступить… И к тому же оба не были связаны браком. Скорее это было грехом против людских законов. Ведь Эрленд именно тогда хотел покончить с ужасной, греховной жизнью… А она, Кристин, думала, что он легче обретет силы для освобождения себя от старого бремени, если она отдаст в его руки и свою жизнь, и свою честь, и счастье…

Когда же в прошлый раз она склоняла колени в этой церкви, она полностью поняла: говоря себе это, она просто пыталась обмануть Бога ложью и уловками. Не их добродетель, а их счастье, что остались заповеди, которых они не нарушили, грехи, которых они не совершили – будь она супругой другого, когда встретила Эрленда, разве она пеклась бы заботливее о его душевном здравии и о его чести, чем та, другая, которую она безжалостно осудила? Нет такого греха, – так кажется ей теперь, – на который она в ту пору не позволила бы соблазнить себя в своем безумии и отчаянии. Она чувствовала тогда, что любовь так закалила ее волю, что та стала остра и тверда, как нож, – готова была разрезать все узы – родства, христианской веры, чести. В Кристин не было тогда ничего, кроме одной жгучей жажды видеть его, быть с ним, раскрывать свои губы его жарким устам и свои объятия – тому смертельно-сладкому вожделению, которому он научил ее!..

О нет! Дьявол уже не так уверен, что он утратит ее душу!.. Но когда она стояла здесь на коленях, подавленная горем из-за грехов своих, из-за своего жестокосердия, нечистой жизни и слепоты души своей, тогда она почувствовала, что святой король взял ее под защиту своего плаща. Она схватилась за его сильную, теплую руку, он указал ей на свет, что порождает всякую силу и святость. Святой Улав обратил взор ее к распятому Христу – смотри, Кристин, вот любовь Божья… Да, она начала понимать любовь и долготерпение Господа… Но после – снова отвратилась от света и замкнула пред ним свое сердце, и теперь в душе ее ничего не осталось, кроме нетерпения, гнева и греха.

Она низкая, низкая! Кристин поняла: такая женщина, как она, нуждается в тяжелых испытаниях, прежде чем может быть исцелена от духа нелюбви. А она еще так нетерпелива, что ей казалось, ее сердце разобьется на части от тех горестей и печалей, которые выпали на ее долю. Небольшие горести… но их было так много… а у нее было так мало терпения. Кристин заметила на мужской стороне церкви высокую, стройную фигуру своего пасынка…

Она ничего не может с собой поделать! Орма она любит, как собственного ребенка, но Маргрет полюбить не может. Она старалась, старалась, хотела силком заставить себя полюбить девочку, с самого того дня зимой прошлого года, когда Ульв, сын Халдора, вернулся с ней домой в Хюсабю. Кристин сама чувствовала, что это ужасно, – как она может питать такую неприязнь и злобу к маленькой, девятилетней девочке? И хорошо знала, что отчасти это происходит из-за того, что ребенок так устрашающе похож на свою мать. Кристин не понимала Эрленда: он только гордится тем, что его маленькая златокудрая черноглазая дочь так красива, но, по-видимому, никогда это дитя не пробуждает в отце никаких жутких воспоминаний. Словно Эрленд совершенно позабыл все про мать этих детей… Впрочем, не только оттого, что Маргрет похожа на ту, другую, Кристин невзлюбила свою падчерицу. Маргрет терпеть не могла, чтобы кто-нибудь учил ее, она была надменна и груба в обращении со слугами, а кроме того, лжива, но перед отцом всегда заискивала. Она не любила отца так, как любил его Орм, и если липла к Эрленду с ласками и нежностями, то всегда надеясь что-нибудь получить. А Эрленд засыпал ее подарками и исполнял все прихоти девочки. Орм тоже не любил сестру – Кристин это знала…

Кристин страдала, считая себя черствой и злой, раз она не может глядеть на поступки Маргрет без неприязни и осуждения. Но гораздо больше страдала она, слыша и видя вечные раздоры между Эрлендом и его старшим сыном. И всего больше страдала оттого, что знала: Эрленд в глубине своего сердца любит этого мальчика так безгранично!.. А поступает с Ормом несправедливо и грубо, потому что не может ума приложить, что ему делать с сыном и каким образом обеспечить его будущее.