Имя Уинфреда стояло в списке первым. Это уже было чересчур. Я рассказал историю Дженни полковнику.

Тот как всегда невозмутимо выслушал, долго молчал и наконец спросил.

— Ну и что? Вы жаждете поразить свет зрелищем поруганной добродетели?

— Я не настолько наивен, полковник, чтобы рассчитывать пробудить сострадание к невинной жертве, но пребывать в компании с этим негодяем это, знаете, слишком!

— Дорогой Сен-Жермен, мне понятен ваш пафос. Я готов разделить ваше негодование по поводу недостойного поступка, совершенного джентльменом из такой славной семьи, но вы должны понять и нас, ваших братьев. Уинфред без пяти минут член парламента, с его связями он не сегодня-завтра войдет в кабинет. Если мы без объяснения причин откажем ему в приеме, у нас появится опасный соперник, он в состоянии опорочить общество вольных каменщиков. Он пойдет на все, чтобы только сбить волну общественного интереса к нравственным вопросам, которое возникло в свете. Что вы можете противопоставить ему? Историю крестьянской девушке? Он заявит, что это клевета, дело дойдет до дуэли.

— Как раз на такой исход дела я и рассчитываю, — ответил я.

— Вы рассчитываете! — степенный, обычно невозмутимый Макферсон хлопнул руками по бедрам. — А если он пристрелит вас как куропатку — Уинфред прекрасный стрелок и отменно владеет шпагой.

— В поединке со мной у него не будет этих преимуществ.

— Не будет?.. — полковник не мог скрыть досаду. — Это ещё страшнее. Если вы убьете его, это бросит тень на все наше общество. Вы — иностранец, а в Англии не очень-то любят, когда парни с континента суют нос в наши внутренние дела. Кто такая Дженни? Дочь мелкого землевладельца, шлюха, решившая разыграть сцену насилия, чтобы потом шантажировать несчастного молодого человека. Вот как будет обставлено это дельце. В этом случае мы будем вынуждены принять его в ложу, у него много друзей среди братьев и отказ без объяснения причин — пусть даже неформальный — просто исключается. Я как раз никак не хочу видеть его в наших рядах, но мое желание сейчас ничего не решает. Отказ в приеме раз и навсегда загубит его карьеру здесь, в Лондоне. Вы, граф, оторвавшись от европейских дел, несколько воспарили в эмпиреях. Как честный патриот, я хочу сказать, Англия нуждается в таких парнях, как сэр Уинфред. В колониях… — он многозначительно поднял указательный палец, — но не в Лондоне. Там, в обеих Индиях ему место. Из него получится прекрасный губернатор где-нибудь на Ямайке или в Бомбее. Настоящий зверь! Если вы считаете это лицемерием и цинизмом, это ваше право, но если вы всерьез решили начать дрессировать пчел, то нужно придумать что-нибудь похитрее, чем пошлая дуэль или публичное оскорбление мерзавца, которых в Лондоне хоть пруд пруди.

Меня всегда поражал практицизм англичан, их умение оборачивать себе на пользу любое происшествие, любой поворот событий. Терпения и выдержки у них тоже хватало. Не в силах забыть о судьбе несчастной Дженни, я должен был признать, что мое первоначальное решение довести дело до дуэли, отличалось непростительной наивностью. Если я вообразил, что принял на себе роль карающей божьей десницы, то исполнение приговора должно было соответствовать степени вины этого rake. Никакие сны тоже не могли помочь в этом деле, но и отступить я уже не мог. Что ж, после встречи с Тинатин и общения с Надир-ханом мне было легче найти способ нанести ответный удар.

Полковник Макферсон был во многом прав. История бедной Дженни была известна в свете и как раз в том изложении, о каком поведал мне наставник. Что у меня было на руках? Записка самоубийцы, находившаяся в руках миссис Томпсон, её свидетельство и свидетельство той женщины, предоставившей место для совершения зла. Она проживала на Мерилебон-стрит, неподалеку от Реджент-парка. Я навел о ней справки. Она оказалась наглой и трусливой сводней, не раз предоставлявшей свои апартаменты для всяких неблаговидных делишек. Такого рода тоже… Найти уличающие её доказательства не составило труда. Заняться сводней можно было в надлежащий момент…

К тому времени я уже приобрел кое-какой авторитет в рядах светской молодежи. Меня начали приглашать в самые благородные дома. Так, с помощью полковника и его друзей я добрался до некоей юной девицы — не будем разглашать её имя — к которой намеревался посвататься сэр Уинфред. На землях, которыми владела их семья, была расположена ферма, где выросла бедная Дженни. Как-то раз, воспользовавшись приглашением совершить прогулку, я подвез девицу и её подруг к заброшенному домику, до сих пор пребывавшему в запустении, и не жалея юмора и некоторого скепсиса к версии сэра Уинфреда, рассказал им подлинную историю Дженни Хопкинс. О, это был чрезвычайно сентиментальный рассказ!.. Юные леди смутились, на глазах будущей невесты навернулись слезы. Сердце у меня дрогнуло, глядя как юное поколение англичанок — будущие жены бездушных колониальных чиновников, спесивых офицеров, продажных членов парламента, разбогатевших на разорении своих ближних лендлордов, хватких воротил из Сити — близко к сердцу приняли историю бедной девушки. Они отнеслись к ней как к сестре, для которой судьба поскупилась и на богатый дом, и на домашнее образование. На гувернеров, лошадок чистых кровей и подающих большие надежды женихов. Не поскупилась только на отцовскую любовь и несчастья…

— Даже если она хотела с помощью порока заработать немного денег для излечения больного отца, она сполна заплатила за минутную слабость. Это ужасно, милые дамы, быть ввергнутой в тюрьму за преступление, которое не совершал. Она повесилась ночью в общей камере… Сплела веревку из разорванной юбки.

— Вы же не хотите сказать, что Уинфред виновен в её смерти? пристально глядя на меня, спросила юная девушка.

— О нет, мисс. Хотя с другой стороны было бы по-христиански заплатить хозяйке притона, которая засадила Дженни в Ньюгейт за неуплаченное жилье. Джентльмен всегда должен платить, так мне кажется.

Эти слова сделались крылатыми. Фраза начала бродить по Лондону, и каждый повторявший её должен был вновь и вновь рассказывать историю несчастной Дженни. Общество сошлось на том, что джентльмен должен платить. Понятно, такой оборот дела не устраивал сера Уинфреда, и мы рассчитывали, что теперь ему придется первым бросить мне вызов. В этом случае дело получало совсем другой оборот, вполне устраивающий полковника. Меня тоже. Теперь я оказывался оскорбленной стороной, потому что нигде, ни на одном приеме, на одном обеде я не назвал Уинфреда виновным в смерти Дженни. Я объяснял, что судить о взаимоотношениях мужчины и женщины со стороны неблагодарное занятие. Это их частное дело. Что касается сэра Уинфреда, то лично я склонен доверять этому блестящему молодому джентльмену, но факты упрямая вещь — за аренду помещения он не заплатил.

Кое-кто из моих доброжелателей предупредил, что мне не следует встречаться с Уинфредом. Он взбешен и постоянно ищет повод, чтобы вызвать меня на дуэль. Загвоздка состояла в том, чтобы вызов ни в коей мере не был связан с историей Дженни. Правильно соображает, решил я. Теперь мне только оставалось ждать, когда утихнет шум по поводу обязательств джентльменов всегда и за все расплачиваться. Рано или поздно какое-нибудь новое острое словцо, сногсшибательное нововведение парижских придворных модельеров овладеет вниманием благородной публики. Вот тогда руки у него будут развязаны.