– О чем вы говорите? Для чего же тогда нужны друзья? – Она даже пошутила. – Это то, что моя мать называет секретами дверной ручки. То, что ты неожиданно для себя рассказываешь, уходя из комнаты. А ведь это наша последняя ночь на пароходе.

На палубе никого не было, и он легонько поцеловал ее в кончик носа. Поцелуй доброго дядюшки.

– А чего хотите вы, милая девушка? Любви? Детей? Веселых вечеринок с друзьями?

– Нет. – Ее задели эти слова. – Большего.

– Не обижайтесь. – Из его глаз исчезла тоска, и теперь он внимательно смотрел на нее. – Тогда чего?

– Я не знаю, Фрэнк. – Горестный туман застилал ее сознание, но потом он рассеялся, и, когда она взглянула на Фрэнка, на миг ей почудилось, что он ее недруг.

Дай ему почувствовать собственную важность. И так далее, и тому подобное, из всех тех сентиментальных женских журналов. Но внезапно все стало ей безразлично.

– Хочу чего-нибудь основательного. Работу. Чего-то такого, что останется с тобой, чего нельзя отнять.

– Эге, да вы суфражистка, – с горечью заметил он, – или Вива и до вас добралась?

– Дорогая, – Роза ткнула ее в ребра, – перестань таращиться.

– Я не таращилась, – буркнула Тори, с трудом оторвав взгляд от Фрэнка.

– Таращилась, – прошипела Роза. – Просто пожирала его глазами.

Они теснее прижались друг к другу, подруги до конца дней.

Они спели «Путешествие пилигрима»[46], потом «Я клянусь тебе, моя страна»[47]. Найджел, сидевший по другую сторону от нее, пытался ее рассмешить и пел дискантом.

Милый, ласковый, умный, забавный Найджел. Вот такой мужчина нужен ей в мужья. Заикание привело его в ее лигу. Она сжала ему руку. Бедный Найджел.

Потом музыка замолкла, и, когда капитан встал, она снова услыхала, как замедлился гул пароходного двигателя. Капитан, торжественный в своем парадном мундире, попросил всех соединить ладони в молитве. Он молился за мир в этот трудный период индийской истории. Он молился за мир и благополучие короля и за славную Британскую империю, крошечным фрагментом которой они внезапно себя почувствовали.

Все утро Вива разбирала затхлую одежду (Гай отказался отдать ее в стирку) и с опаской приглядывала за ним. Отчасти она даже радовалась этому, поскольку отодвигала собственные проблемы – ведь они почти прибыли в Бомбей. Утром она стояла на палубе, глядя на силуэт города, который постепенно вырисовывался из дымки, и вспомнила, как в такой же солнечный день держала за руку Джози. Ее отец, молодой, красивый атлет, вышел к ним из толпы встречающих, а мать, взволнованная и счастливая, говорила без умолку, скрывая легкую робость, которую они всегда поначалу испытывали после долгой разлуки.

Потом всегда был праздничный ленч в ресторане на крыше отеля «Тадж» с потрясающим видом – голубыми небесами, кораблями и птицами. У ленча был свой ритуал: свежее манго, по которому девочки так скучали в школе, огненный карри для отца, цыпленок бирьяни для мамы, мороженое, конфеты, свежий лимонад – такое блаженство после школьного «пирога пастуха» и трудно перевариваемых блюд на нутряном сале. Прошли дни, отмечавшиеся галочкой на календаре в школьном дормитории, и то, о чем они так тосковали, воплотилось в реальность. Они с Джози снова были дома.

Открыв глаза и снова посмотрев на приближавшийся город, она на миг испытала пронзительную до обморока боль, как человек, слишком рано опершийся на сломанную ногу. Их уже нет, их уже нет. Пятнадцать лет она привыкала к этому, но сегодня утром раны снова открылись и кровоточили.

Пляж Чоупатти был вон там, тонкая полоска песка. В их последний день в Индии, перед возвращением в школу они с Джози, онемевшие от горя, ныряли там в теплой бирюзовой воде. Мама стояла на песке и смотрела на них.

– Пора, милые, идите сюда! – крикнула она потом. Джози, старше Вивы на тринадцать месяцев и более ответственная, первая пошла к берегу.

Вива заупрямилась.

– Я никуда не пойду! – закричала она. – Вы не заставите меня!

Потом она рыдала, отвернувшись к морю, чтобы не видела мама. Но в конце концов вышла, что ей еще оставалось?

– Глупая девчонка, – сказала мама и купила ей мороженое.

– Мисс Холлоуэй? – К ней подошел помощник старшего стюарда с пачкой счетов из бара, чтобы она подписала за себя и мальчишку. У нее снова упало сердце. Его родители выслали двадцать пять фунтов на расходы. А тут на тридцать фунтов больше. Она встретится с ними меньше чем через час.

Она представляла себе его отца, как более высокую и коренастую версию Гая, но с острыми клыками и грозным взглядом. «Извиняюсь, – скажет он ей, – но давайте разберемся. Вы позволили шестнадцатилетнему мальчишке пить, потом сошли в Порт-Саиде на берег и оставили его без присмотра?»

Кто, кроме Фрэнка, поддержит ее, если она попытается рассказать им, как странно вел себя Гай и как трудно ей с ним было? Судовой доктор вручил ей фенобарбитал, как он сказал, «аварийный запас», и полностью утратил к ним интерес. «Ну, прежде у нас никогда не было с ним проблем», – скажут они, и, если Гловеры откажутся ей заплатить, в результате она будет если не в нищете, то на ее пороге.

У нее останется всего сто сорок фунтов, высланных заблаговременно в банк «Гриндлис» в Бомбей на размещение и непредвиденные расходы, а также на то, чтобы добраться до Шимлы и забрать родительский дорожный сундук. Если она не найдет немедленно работу, этих денег ей хватит примерно на месяц.

Теперь в ее ноздри ударили запахи Индии – пряности, навоз, пыль, гниль – неуловимые, незабываемые. Из порта доносились звуки труб и барабанов, крики торговцев арахисом.

– Мадам! Плиз! – Старик стоял на крыше колесного парохода, плывшего возле «Императрицы». В руках он держал худенькую старую обезьянку в красной шляпе и заставлял махать ей. «Хелло, мадам! Миссис!» В Англии никто не улыбался бы так радостно.

Когда она соединила перед собой ладони в индийском приветствии намасте, у нее навернулись слезы на глаза. За ним на причале стояла разноцветная толпа встречающих; несколько военных в хаки выделялись среди всех, словно лесные грибы.

Она взглянула на часы и перевела их еще на час вперед до одиннадцати тридцати – на пять с половиной часов разницы с Лондоном. Возле площади Неверн в этот час она видела в своем полуподвальном окне обычный парад ног, направляющихся к омнибусу и трамваю.

В Бомбее, в начале зимы, она почувствовала, что ее кожа расцветает на солнце словно цветок.