3

Познание начинается с удивления.

Удивление по нынешнему верхоглядству – товар редкостный: память подменяет разум‚ опыт оттесняет чувства‚ привычка подсовывает отработанные понятия‚ которые прикладываются бездумно к очередному явлению на пути. Чтобы удивиться не по шуточному‚ усилия требуются непомерные. Распаковывать самого себя. Впитывать. Запаковывать обратно.

Боря сидит у камина на малой табуреточке‚ подкладывает в огонь старые вишенные деревья‚ порубленные на части. Красная смола вскипает и пузырится на срезе‚ будто пузырится бабушкина наливка под слоем марли‚ в стеклянной банке под кроватью. Камин сложен из крупного кирпича‚ расшит по стыкам светлой полосой‚ с задвижкой на трубе‚ чтобы сберечь тепло‚ и Боря протапливает его сосной‚ эвкалиптом‚ апельсиновыми чурбачками‚ но не протапливает кедром‚ кипарисом‚ сикиморой – камин своего воображения. Попадаются корни масличного дерева‚ шишковатые‚ огню неподатливые‚ которыми можно налюбоваться‚ выискивая в их узловатости лики и силуэты‚ а уж потом бросить в камин. Если топить без перерыва семь дней и семь ночей‚ в пламени очага появится саламандра‚ обликом похожая на грызуна. Есть такие‚ что уверяют: топить надо семь лет подряд‚ чтобы увидеть саламандру. Есть – уверяют: семьдесят. Кровь саламандры обладает живительными свойствами‚ которые не помешают стареющему мужчине‚ но у Бори не найдется в запасе семидесяти лет‚ не найдется‚ возможно‚ и семи.

Скрипит потолок‚ словно бродят упрямо по чердаку‚ высматривая утерянное: песок в ящиках‚ вода в бочках‚ лопаты с щипцами-хваталками под крышей‚ с военных времен‚ тушить вражеские зажигалки‚ – у этих домов нет чердаков. За дверью балкон – встань и шагни: с него можно разглядывать закаты. Стул наготове для вечернего сеанса. Вход по пригласительным билетам‚ которые Кугель раздает по выбору‚ сообразно с симпатиями. Сесть‚ вытянув ноги‚ утихнуть душой и бурливыми сосудами‚ дождаться последнего предстояния – не в суете чувств и раздрызге мыслей‚ чтобы не перебить Того‚ Кого нельзя перебивать: "Ой‚ газ забыл выключить..."‚ чтобы не сказали с укором: "Чего ты так запыхался? От кого бежал‚ Боря Кугель‚ куда и зачем? Не таким тебя посылали на землю..." Напротив‚ на соседнем холме‚ россыпь огней‚ брошенных из пригоршни щедрым сеятелем‚ а сбоку – только поверни голову – затенённые контуры гор‚ вырезанные из черной бумаги‚ синева темнеющей полусферы‚ опрокинутой над головой. На балконе стоит горшок с невидными листьями‚ годными лишь на выброс. Их печёт солнце‚ поливают назойливые дожди‚ но раз в году‚ продремав долгие месяцы‚ растение выпускает из глубин горшка упругий‚ соками напоённый стебель – зародышем нежно розовой лилии‚ которая сторожко выходит на разведку. Боря уносит горшок в комнату‚ чтобы не обожгло зноем; лилия оглядывает место своего пребывания, вдумчивого мужчину в кресле, чистоту с покоем, подаёт наконец знак собратьям, и вырываются наружу – в трубном, торжествующем единстве – стрельчатые стебли с великолепными лилиями, что прорастают во множестве. Боря упивается их совершенством‚ чистотой с незащищенностью‚ грустной недолговечностью прелестных созданий‚ которые вновь обратятся в блеклые поникшие листья‚ годные лишь на выброс. Кто озаботится о нем‚ Боре Кугеле‚ которого обжигает печаль?..

Боря Кугель любит выбрасывать вещи. Это его успокаивает‚ настраивая на философский лад. Когда вещей станет мало‚ проглянет то‚ – он надеется‚ – ради чего стоит открывать глаза поутру‚ заслоненное этой настырной материей‚ умножающей суету. В его комнате нет лишнего‚ но временами он хватает мусорное ведро и мечется в поисках того‚ без чего можно обойтись. Кугель может обойтись практически без всего‚ а потому жена его Соня бегала по квартире вслед за мужем и отстаивала пакеты с мешочками‚ столь необходимые в домашнем обиходе‚ прятала коробки с банками‚ к которым Боря беспощаден. Перечница стоит на подоконнике‚ желтая‚ местами обтёртая фигурная перечница‚ – Боря ее бережет. Замысловатой формы солонка. Хитрая вилка с перекладинкой и пружинкой внутри‚ чтобы снимать с зубцов наколотые пирожные. Эмблема на них‚ три буквы вязью‚ пароходная компания Гамбург-Америка-Линия: трофей гвардии ефрейтора бронетанковых войск Соломона Кугеля – с той самой войны‚ на которую Боря не поспел‚ с тех самых фронтов‚ откуда приходили редкие весточки: "Жив-здоров‚ помирать не собираюсь"‚ в затертых конвертах с картинками: "Казак на запад держит путь‚ казак не хочет отдохнуть..." Огонь тухнет‚ не желая разгораться‚ огонь его воображения. Боря подкладывает газету‚ дует изо всех сил‚ орудует кочергой: слеза ползёт по щеке от едкого дыма. "Ты строгий‚ – говорит Лидия Степановна. – Непроглядчивый‚ золотко моё. Закрытый на сто замков"‚ – и Боря огорчается. Молчание – не закрытость. Одиночество – не порок. Одиночество наполнения или стариковской заброшенности? Его и тянет наружу‚ в толкотню с разговорами‚ но судьба заталкивает обратно в тишину выбранного пути‚ в истонченность чувств и изощренность слуха‚ когда дано‚ наконец‚ распознать‚ как в комнате по соседству по ковру ползет жук.

Боря наливает пиво‚ пьет малыми глоточками: пузырьки поднимаются со дна стакана‚ достойные пристального разглядывания. Настой тишины в комнате‚ как настой зноя в сосняке‚ запахов хвои с перегретой смолой‚ раннего гриба с поздней земляникой; когда утрачивается определенность очертаний‚ исподволь подступает и обступает невозможное‚ выходит из неведомых укрытий и повисает на стене белая ящерка – спутник его раздумий‚ изумрудным глазом взглядывает на Кугеля. Покой в округе и покой в душе‚ прерываемый гудком машины‚ светом лампы из соседнего дома‚ напористым голосом диктора‚ которого бы ему век не слышать. Боря долго пробивался к себе через завалы мусора‚ не десять‚ не двадцать лет‚ с трудом и муками‚ чтобы отрешенность обратилась в естество‚ пришло обновление‚ наполнилось пониманием‚ подступил лад-покой: молчание тому порукой‚ молчание – его ограда‚ от слов разгрузочный день‚ когда взирают не по взгляду глаз‚ внимают не по слуху ушей. Боря готовит себя к долгому молчанию старости‚ затворившись и запахнувшись: "На эту тему я не разговариваю. На эту тему я переживаю". Боря одиночествует‚ избегая излишних встреч‚ а они подступают – говорливые и взъерошенные‚ повязывают его корыстно‚ чтобы загнать в единомышленники‚ отработать на раз и выбросить за ненадобностью. "Ты ничей‚ Соломоныч‚ – укоряет Лидия Степановна. – И это плохо. Это нечестно по отношению к другим. Здесь так нельзя". Она права‚ конечно‚ бывшая бегунья-прыгунья. "Я – охранитель покоя‚ без которого не обойтись". Он тоже прав. Мир полон соблазнов‚ но Кугель не поддаётся. Кугель просит безмолвно: "Не делайте из меня однодневку. Не надо", топорщится упрямо‚ чтобы продержаться подольше: "Не дам испортить остаток дней..." Спрашивается: как подольше? А так подольше. До встречи с Соней. Живи‚ молчи и надейся.

4

Стихи появляются под утро. Всякий раз под утро‚ пока дремотой залипают глаза и видится уже не сон – тени отлетевших сновидений. За ночь осаживается муть ушедшего дня‚ и при полной отрешенности тела‚ в стыдливости от явных несовершенств подступает к Боре строка: "Незабудкой по траве – в ноябре..." Кугель не сочиняет стихи. Кугель их не записывает. Они не даются ему‚ капризные и своенравные‚ кружатся вокруг‚ как приглядываются‚ стоит ли почтить расположением‚ скупо выдают по капле, будто выкладывают на ладонь истёртую денежку. Взвихривается невозможная надежда. Растревоженный‚ Боря бормочет на рассвете: "Завиднелось за стеклом – серебром... Незабудкой по траве – в ноябре... Проливные небеса – синь-слеза..." А дальше что? Дальше – всё. Они утекают без сожаления к иным счастливчикам‚ лишь только открывает глаза‚ и Боря хватает зачитанную книгу‚ ныряет в чужой поток‚ чтобы захлебнуться в глубинах радости‚ утопить и утолить отчаяние.