— Врага убивают оружием, — пожал плечами Вадим. — «Греческий огонь» — это оружие. Так в чём разница? Зарубить его секирой или сжечь огнём? Ведь главное — победить.

— Свейн, давай не будем спорить. Парень подсказал нам правильный выход, так зачем упираться? — сказал кормчий, поглаживая бороду.

— Тем более что во фьорде красной скалы жить опасно, — добавил Вадим.

— Почему? — спросил Свейн.

— Чума. Мор может начаться снова, если кто-то осмелится потревожить ваших погибших родственников, — тихо пояснил Вадим.

— Разве это возможно? — насторожился Юрген.

— К сожалению, да.

— Но ведь мы сожгли тела.

— Там нужно было сжечь всё. Всё, к чему они прикасались и чем пользовались. Только так можно спастись от чумы.

— Ладно. Придём в бухту, а там посмотрим, — ответил Свейн, ничего не обещая.

Понимая, что большего от него сейчас не добиться, Вадим вернулся на своё место. Присев на банку, он принялся наблюдать, как побратимы тут же принялись спорить. Внимательно наблюдавший за ним Рольф, задумчиво почесал в затылке и спросил:

— Получилось?

— Что именно? — не понял Вадим.

Сумел уговорить старого лиса сделать так, как тебе нужно?

— Мне? Нет, брат, это нужно всем нам, — покачал головой Вадим.

— Может, расскажешь?

— Я предложил Свейну пришибить тролля и занять его фьорд, — коротко поведал Вадим.

Услышав его слова, Рольф несколько секунд удивлённо таращился на него, растерянно хлопая глазами, а потом вдруг громко расхохотался. Понимая, что вызвало такой приступ веселья, Вадим загадочно усмехнулся в ответ и, откинувшись на борт, принялся ждать, когда гигант успокоится.

Вытирая набежавшие слёзы, Рольф продолжал хохотать. Наконец, немного успокоившись, он покачал головой и сквозь утихающий смех выдавил:

— Да, брат, ты не мелочишься. Ты хоть представляешь, что такое убить каменного тролля?

— То же самое мне говорили Свейн и Юрген. А теперь вон стоят и спорят, как лучше сделать, — усмехнулся Вадим. — Ты воин, и должен сразу всё понять. Я скажу только два слова: «греческий огонь».

— Ты предлагаешь сжечь его? — удивлённо спросил Рольф, моментально став серьёзным. — Сильный жар. Пламя. Это может сработать.

— Вот именно. Это может сработать, — кивнул Вадим.

Вывалив в помойную яму рыбьи потроха и отходы с кухни, Налунга тяжело вздохнула и, задумчиво посмотрев на свинцовые волны, подумала: «Неужели так будет всю мою жизнь? Это же несправедливо!».

— А справедливо было продавать в рабство людей сотнями, разлучать детей с родителями, мужей с жёнами? Каждому воздаётся по его делам. Кому-то за краем, а кому-то и при жизни, — вдруг услышала она в ответ и, выронив помойную бадью, едва не грохнулась в обморок от испуга.

Её удержала только боль. Тяжёлая бадья, упав, больно стукнула её по ноге, заставив взвизгнуть, и, забыв про испуг, запрыгать на одной ноге, держась руками за другую.

— А хвасталась, что колдунья. Любого одним взглядом убить можешь, — насмешливо произнёс всё тот же голос. — Бабы так и останутся бабами, что королевы, что колдуньи. Сядь и перестань губами шлёпать. Мне поговорить с тобой надо.

— Кто ты? — растерянно охнула рабыня, послушно плюхаясь на песок.

— Забыла уже, как звала меня?

— Так я же приказ хозяина исполняла, — испуганно пролепетала Налунга, едва не хлопаясь в обморок снова.

— Знаю. В общем, так. Ты должна внимательно следить за тем, что твой хозяин ест или пьёт. Каждый кусок, каждый глоток отслеживать. Сделаешь всё как надо, прикажу ему отпустить тебя. Нет — пожалеешь, что на свет родилась.

— А какой именно хозяин? Их тут много, — пролепетала рабыня.

— Тот, для которого ты затевала гадание. Ты всё поняла?

— Да. Но как я это сделаю? Меня к нему даже на бросок копья не подпускают, — вздохнула Налунга.

— Придумаешь что-нибудь. Ты, в конце концов, баба или чучело, веником набитое? — с мрачной иронией ответил голос. — И помни, что бы ни случилось, он должен остаться в живых. От этого и твоя жизнь зависит.

Голос исчез, а рабыня вместо ответа истово кивнула, словно собеседник мог её видеть.

— Ты чего тут расселась, рабыня? — услышала она над ухом женский голос и взвизгнула от неожиданности.

— Да что с тобой такое, женщина? Ты то киваешь, уставившись в одну точку, а то визжишь, словно свинья недорезанная. Совсем ума лишилась?

Взяв себя в руки, Налунга обернулась и, увидев свою бывшую охранницу Мгалату, облегчённо выдохнула:

— Простите, госпожа. Я просто задумалась.

— Задумалась? О чём это? Вспоминала, как приказывала казнить моих подруг? — жёстко усмехнулась воительница.

— Ты никогда не простишь мне этого? — спросила Налунга, опуская голову.

— Простить?! — зло оскалилась Мгалата. — Ты убила лучших. В своей глупости ты погубила цвет нашего народа. Просто так, ради своего чёрного колдовства. А теперь ты смеешь говорить мне о прощении?

— Я не прошу у тебя прощения, Мгалата. Если хочешь, можешь убить меня. Но теперь это ничего не исправит. Ты уже не вернёшь своих подруг, но погубишь ещё одного человека.

— О чём ты? Говори, рабыня, — моментально насторожившись, потребовала воительница.

В этот момент она напоминала молодую пантеру, вышедшую на охоту. Сильная, гибкая и такая же смертельно опасная. Пережив зиму в этих ледяных, продуваемых всеми ветрами скалах, она и её подруги стали ещё сильнее, хотя очень тосковали по родным местам. Девушкам не хватало солнца.

Понимая, что, не заручившись поддержкой этой женщины, она не сможет выполнить приказ, Налунга вздохнула и, глядя Мгалате прямо в глаза, ответила:

— Помнишь, когда мы только приехали сюда, я проводила для Валдина обряд вызова бога, чтобы получить ответы на его вопросы?

— Это трудно забыть, — насторожённо кивнула воительница.

— Этот бог снова говорил со мной.

— Ты проводила обряд? — моментально взвилась Мгалата.

— Нет. Он сам позвал меня. Позвал и приказал строго следить за каждым куском еды и каждым глотком воды, которые хозяин съест или выпьет. Я обязана выполнить этот приказ. Его хотят отравить.

— Но зачем кому-то травить воина? — не поверила ей Мгалата.

— Не знаю. Я сказала тебе то, что услышала сама.

— Поэтому ты сидела тут и кивала, как деревянная кукла? — мрачно спросила Мгалата.

— Да. Слышать голос божества, даже если не почитаешь его, очень страшно.

— И как ты собираешься следить за его едой и питьём?