Интересно, как она была одета. Андрей, в общем-то, и не ожидал, что Фатима, как какая-нибудь забитая «женщина Востока», явится в такое место в «хиджабе» и будет сидеть где-нибудь в уголке, наглухо завернутая в свои одежки. На ней было длинное, почти до пят, довольно облегающее платье цвета цикламен, открытое по последней моде, но ее грудь и плечи целомудренно укрыты, вернее, как бы укрыты, полупрозрачной шифоновой накидкой золотистых расцветок. Ее пышные темные волосы туго забраны в узел, а голова, как того требует традиция, прикрыта «сеточкой», сотканной из тончайших, похожих на паутинку, золотых нитей.

Наряд, сочетающий в себе веяния современной моды и дань религиозным и национальным канонам, гармонично дополняли ювелирные украшения: колье на шее, видимое даже сквозь шифон, длинные крупные серьги в ушах, с великолепными рубинами и художественно орнаментированные золотые же браслеты на изящных запястьях ее рук.

Двое смуглых молодцов, на гвардейских фигурах которых фрачные костюмы сидели как влитые, составляли ее небольшую свиту.

Поляков элегантно поклонился гостье и произнес, улыбаясь, что-то по-французски, типа «я восхищен вашей неземной красотой...» Затем последовал легкий кивок в сторону двух южных красавцев, и наконец дошла очередь до «московского товарища».

Дешам почему-то не спешила с переводом, но Андрей уловил, что Поляков посвятил ему пару-тройку фраз, во всяком случае, отчетливо прозвучало «месье Андрэ-э Михайлофф».

Ливанка, посмотрев на него своим странным завораживающим взглядом, неожиданно протянула ему свою ладошку.

— Бонжу-у, мэсье.

— Бонжур, мадам.

Их общение глазами продолжалось два-три коротких мгновения. Затем женская рука на манер змейки выскользнула из его ладони, после чего Фатима уселась, как и все прочие, за столик с видом на ночной Париж.

«Будь с ней осторожен, — почему-то усмехнувшись про себя, подумал Андрей. — Не забывай, что о ней сказано в „досье“ — хитра, вероломна, легко манипулирует людьми, короче, та еще стерва...»

Во время ужина в основном подавали изысканные блюда из рыбы и прочих морепродуктов. Мясные закуски отсутствовали, на употребление спиртного было наложено негласное табу. Серж Поляков и Фатима вели меж собой светскую беседу, остальные предпочитали помалкивать.

Андрей вообще старался поменьше смотреть в сторону ливанки, поскольку пристальное мужское внимание ей может не понравиться. Не говоря уже о двух ее молчаливых спутниках, чей внешне спокойный и даже безмятежный облик никого не должен вводить в заблуждение.

Оставалось только предаваться собственным мыслям.

Бушмин думал о том, например, что разных там ящериц, змей и даже сырую рыбу ему уже доводилось вкушать — еще в те времена, когда он проходил школу выживания спецназа. Тогда он даже не задумывался о том, что ежели этих тварей полить изысканным соусом, то ужин на одного едока может зашкалить за тысячу баксов.

И о другом думал, вернее, вспоминал.

Помимо тех сведений, что заложили в его «картотеку» касательно Али Хасана Аленни (он же Ливанец), один из экспертов-арабистов поведал Бушмину кое-что о взаимоотношениях Ливанца и Фатимы.

По мнению специалиста, богатейший ливанец, состояние которого оценивается примерно в пять миллиардов долларов, обладающий обширнейшими и до конца не проясненными связями в исламском мире, этот бесспорно умелый и энергичный ближневосточный делец находится если не целиком под пятой у Фатимы, то последняя, вне сомнений, имеет на него колоссальное влияние.

Природу такого довольно мощного влияния, которое сродни магнетическому, как сказал Арабист, объяснить довольно сложно. Ну да, Фатима, бесспорно, не только красива, но и умна и к тому же на четверть века моложе... Ну и что из того, казалось бы? Мало ли «умниц» и «красавиц» перебывало у Хасана, которому уже пятьдесят четыре, в содержанках и наложницах? Их было у него «тьма тем»!

Но только до той поры, как в его жизни появилась Фатима, с которой он не расстается вот уже почти десять лет, — она не только вытеснила прочих соперниц, но и сделала Ливанца во многом послушным ее железной, отнюдь не женской воле.

Так и не закончив обучение на экономическом факультете Сорбонны, она вернулась на родину в девяностом году, когда в потрясенном гражданской войной Ливане стали ощущаться позитивные перемены. О родителях Фатимы полных сведений нет, существует версия, что они погибли в конце семидесятых, став жертвами свирепых межрелигиозных распрей, а чудом выжившую девочку какое-то время воспитывали родственники ее отца.

Начинала она не то секретарем, не то референтом у одного из бейрутских бизнесменов, являвшегося хорошим знакомым Хасана. Последний в то время вкладывал невесть где добытые им средства в разрушенную войной сеть игорных домов Бейрута, чья слава ранее гремела на весь мир. Ливанец сразу положил глаз на сообразительную девчонку, к тому же наделенную недурственной внешностью, и каким-то образом переманил ее к себе. Наверное, он и не предполагал в ту пору, что женщина эта уже в самом скором времени станет ему единственной желанной любовницей, одновременно сестрой и самым близким другом, музой, вдохновляющей его на новые финансовые подвиги, а также советником и помощником в самых сложных и щепетильных делах.

Несколько раз между ними случались крупные размолвки, в основном по вине ревнивого Хасана, но он же, не выдержав и недели, каждый раз умолял гордую красавицу, которая хоть и не была ему женой, но значила в его жизни гораздо больше, чем его собственная законная жена, забытая и задвинутая так, что о ее существовании даже знакомые Ливанца не подозревали, — да, умолял простить его и дарил, дарил, дарил...

Заминая их последнюю по времени размолвку, например, он преподнес Фатиме одно из лучших своих бейрутских заведений, игорный дом «Квин Саби», приносящий ежегодно свыше восьмидесяти миллионов долларов чистой прибыли.

Еще следует добавить, что Ливанец очень серьезно относится к вопросам собственной безопасности, опасаясь, причем обоснованно, покушений на свою драгоценную жизнь. На публике появляется редко и неохотно, а из европейских столиц предпочитает Париж, город, который Фатима полюбила с юности, — в одном из пригородов французской столицы им еще в начале девяностых был куплен шикарный особняк, который служит этой паре резиденцией во время их регулярных, но непродолжительных по срокам пребывания наездов в Париж.

Учитывая ревнивый характер Хасана и степень его привязанности к своей «музе», можно предположить, что не только Фатима, но и сам Ливанец нынче тоже обретается где-то поблизости — если и не в Париже, то в Западной Европе наверняка.

Погрузившись в глубокую задумчивость, Бушмин едва не пропустил самое интересное: Поляков и прекрасная ливанка внезапно оборвали светский разговор, и теперь Фатима, ранее, казалось бы, вообще не замечавшая его присутствия за столом, в упор смотрела на него своим завораживающим взглядом — все равно как удав на кролика.

Она произнесла что-то своим ровным приятным голосом, и тут же включилась в работу Натали Дешам: