Весь Петербург затанцевал, Как девочка, как мальчик, Здесь что ни улица, то бал, Здесь что ни бал – скандальчик. Все веселятся от души, Все ладно в нашем быте. Пляши, о град Петра, пляши! Друзья мои, пляшите! Пляшите все, хотя б в тоске Скребли на сердце кошки, Вся мудрость наших дней – в мыске Поднятой кверху ножки. Вина и пляски резвый бог Да будет вечно с нами – И наш прогресс, как сбитый с ног, Запляшет вверх ногами.

Ну, на дворцовых балах «вверх ногами» не очень-то получалось. На Большой бал в Николаевском зале Зимнего дворца, или, как его называли, «Большой бал Николаевской залы», приглашалась только родовая, военная и чиновничья аристократия Петербурга – исключительно согласно своему официальному статусу и «Табели о рангах».

Приглашенных на Средний бал в Концертном зале Зимнего дворца отбирали еще более жестко: его посещала «трехклассная аристократия», то есть лица, занимавшие в «Табели о рангах» первые три классные должности. Однако на этот бал можно было позвать и лиц, которые так или иначе близки и симпатичны императорской фамилии.

Бальные залы блистали и поражали своим великолепием. Яркая военная форма выглядела весьма мужественной, романтичные кавказские одеяния волновали воображение дам, а их открытые платья, сверкающие драгоценностями, волновали воображение мужчин.

Малые балы в Эрмитаже стали устраивать, когда начал выходить в свет Никса. Даже зала, где проходили Малые балы, располагалась на его половине. Народу здесь танцевало немного, именно поэтому приглашения так высоко ценились. То же происходило и на балах в Аничковом дворце. На них приглашались люди, лично приятные императорской семье или входящие в ближний круг семьи.

Ну и, конечно, устраивались балы в домах вельмож и царедворцев, петербургской аристократии, в Дворянском собрании, в женских институтах. Разумеется, члены царской фамилии могли почтить своим присутствием далеко не все балы, однако и тех, что оставалось, хватало, чтобы потом рассказывать друг другу:

– Котильон был бешеный! С ума сходили… Кружились, бесились без конца. Под конец бегали и в изнеможении падали на стулья, чтобы через несколько времени снова скакать по зале. Я раз двадцать пропотел; платки были как мокрые тряпки. Закончили после четырех часов утра…

Еще недавно Саша слушал подобные рассказы брезгливо. Он относился к балам как к обязанности, не слишком-то верил в семейную легенду о том, что сестра отца, великая княгиня Ольга Николаевна, настолько любила танцевать, что однажды отправилась на бал еще в жару и горячке после кори, а на обритую наголо голову надела сетку, украшенную жемчужинами. Но Саша с удовольствием слушал, когда говорили, мол, и дед его, Николай Павлович, был таков же. Саша обещал себе, что станет брать пример с отца: во время больших традиционных балов в Зимнем дворце император Александр Николаевич танцевал редко, а время проводил, оказывая внимание приглашенным, общаясь с ними. Его камер-пажу, князю Кропоткину, приходилось нелегко, поскольку император не танцевал и не сидел, а постоянно ходил между гостями, а камер-паж должен был находиться поблизости от царя, но так, чтобы не торчать слишком близко и вместе с тем находиться под рукой, чтобы явиться немедленно на зов.

И все же император танцевать любил, а Саша считал себя слишком тяжеловесным для этого. Он очень уж отличался от прочих кавалеров – стройных и изящных. Поэтому стеснялся и был уверен, что дамам с ним танцевать неловко и неудобно, будь то котильон, мазурка или вальс. И скакать во всеми любимой польке ему и вовсе казалось нелепо. Еще наступит на крошечную ножку и отдавит ее!

Однако в последнее время Саша осознал, что балы ему стали нравиться. И танцевать он полюбил. Разумеется, когда в паре с ним оказывалась княжна Мещерская. Мария Элимовна…

А каток!!!

Петербуржцы страстно любили кататься на коньках. И на льду Невы, и на Семеновском плацу, где устроили американский каток, окруженный ложами, теплыми комнатами, буфетом, освещенный разноцветными люстрами, и в Юсуповском саду на Садовой улице. Для государевой семьи заливали катки в Царском и Петергофе, но иногда удавалось выпроситься в Юсуповский сад, где виртуозы катания выделывали воистину акробатические номера на льду.

Саша и тут был тяжеловесен и неустойчив, но, когда его за руку брала Мария Элимовна и они начинали кататься плавным голландским шагом, он чувствовал себя уверенно и спокойно. А еще ощущал себя совершенно счастливым. И думал: век бы так кататься, не ведая никаких забот и горестей!

И все благодаря ей! Она одна могла утешить его в этой новой, невыносимо тяжелой участи, которая настала для него после смерти Никсы. Александр так и писал в дневнике: «Каждый день то же самое, было бы невыносимо, если бы не М.Э.». Она украшала его жизнь, как луч солнца украшает ненастный день.

И вдруг…

– Саша, мне нужно поговорить с тобой, – сказала мамá.

Он смотрел с нежной жалостью на ее лицо, поблекшее, померкшее после смерти Никсы, и привычно осознавал, что любовь, которую питала мамá к покойному брату, умерла вместе с ним и никогда уже не будет обращена ни на кого другого. Впрочем, он и не считал себя вправе рассчитывать на ее любовь. Он привык к положению вечно второго. Однако сейчас вдруг подумал: как хорошо, наверное, быть для кого-то первым… единственным! Видимо, так происходит между мужчиной и женщиной, которые любят друг друга. Потом они становятся мужем и женой, потому что она для него лучше всех, а он – лучше всех для нее, и он для нее первый, а вовсе не второй… после умершего брата. Это были опасные мысли, и Александру стало стыдно.

– Саша, что за отношения у тебя завязались с этой Мещерской? – спросила Мария Александровна, и сын вздрогнул, будто его ткнули острием в бок.

Вот надо же! Только о Марии Элимовне подумал, а мамá о ней говорит!

Очень захотелось сказать, что у них превосходные отношения, у него прежде не было такого друга, как Мария Элимовна, после Никсы он с ней первой начал говорить откровенно… Но Саша вовремя вспомнил, что Мария Элимовна рассказывала о суровой беседе, которую проводила с ней Тизенгаузен. Она-де слишком с цесаревичем вольничает. Уж, наверное, не сама Екатерина Федоровна на эту беседу отважилась, а лишь она исполняла просьбу мамá.

– Мне с ней весело, – набычась, буркнул Александр. – Танцевать с ней легко, вы же знаете, как я неуклюж.

Мария Александровна чуть приподняла брови. Саша был очень правдивым, однако сейчас она наблюдала явную попытку вывернуться. А может, действительно нет ничего особенного? Ей очень хотелось в это верить. Очень хотелось покоя… О Никсе невозможно думать, сердце надрывалось от этих мыслей, Алексей погряз в грязных отношениях с Жуковской, но все доктора говорят, что юношу нельзя лишать возможности удовлетворять свою почти болезненную чувственность, поэтому приходится делать вид, будто ничего не происходит… Может, и Саше эта Мещерская нужна лишь ради того, чего так жаждут все мужчины и что так отравляет жизнь их женам?

Размышлять о мужской чувственности для Марии Александровне было омерзительно. Иной раз подумаешь, что Господь был милосерден и прибрал старшего сына юным именно для того, чтобы в памяти матери сохранился его светлый, безгрешный образ, не оскверненный похотливостью, которую он унаследовал бы от своего отца…